Пуля для карателя - Александр Тамоников

— Ну и что мы тут предстали, как в цирке? — недовольно спросил Ломакин, завершив преображение. — Снимайте свои фашистские повязки — пусть гадают, кто мы такие. Замятин, в головной дозор! Ложкин, будешь прикрывать нашу ходьбу! Пан Пшиговский, пан Заремба, почему приуныли, братцы? Радоваться надо — вон какой путь проделали. Готовы к новым прогулкам?

— Рацию сами потащите, товарищ капитан? — полюбопытствовал Замятин.

— Сам потащу, — вздохнул Ломакин.

Улица Маршаллова начиналась в ста метрах от реки и тянулась до района Воля. Кто контролировал ее на всем протяжении, неизвестно. Но в окрестностях Вислы это были немцы. Группа потеряла минут десять — успели нырнуть всем скопом в воронку от снаряда. По расчищенной бульдозером мостовой шла немецкая колонна. Ревели натруженные моторы, лязгала бронированная сталь. Протащились две пыльные «Пантеры», раскатывая в лепешку огрызки труб и волоча за собой листы жести. Затем проследовали два грузовых «Опеля Блиц» — машины явно бывалые, повидавшие виды, что касалось и их пассажиров. Над бортами покачивались, отбрасывая матовые отблески, солдатские каски. Люди молчали, у некоторых белели бинты. За грузовиками прошел восьмиколесный бронеавтомобиль «Пума», за «Пумой» — легкий штабной «Кюбельваген» — на пассажирах красовались офицерские фуражки. Замыкала колонну самоходная артиллерийская установка «Ягдпантера», за которой волочился прицеп. Колонна проследовала мимо перекрестка с Маршалловой, отправилась дальше — к пересечению с улицей Мировской. Там что-то назревало. Техника разворачивалась, уступала дорогу самоходке. Последняя, рыча, как мастодонт, въезжала на узкую улочку. Под гортанные команды солдатня выпрыгивала из грузовиков. Лязгали гусеницами танки, тоже давили раскуроченную булыжную мостовую. По-видимому, улочка нуждалась в срочной ночной зачистке.

Ломакин кусал губы и нервно посматривал на часы. Разведчики выползли из воронки, распростерлись на краю. Долго ждать не пришлось: со стороны Мировской захлопали выстрелы, их перебила трескотня «МР-40», автоматы перекрыл ржавый перестук «костореза» — вездесущего немецкого пулемета «MG-42».

— Кого-то повстречали, черти, — криво усмехнулся Замятин. — Будут теперь их из зданий выцарапывать…

Словно подтверждая его слова, гавкнула «Ягдпантера», заработали танковые орудия. Здание рассыпалось как карточный домик. Ломакин сбросил оцепенение, раздраженно мотнул головой, снова уставился на часы. Ночь, однако, не вечная. Бойцы просочились на Маршаллову улицу, прижались к фундаменту. Замятин вприсядку отправился дальше, добрался до угла, махнул рукой. Потянулась человеческая змейка. Между домами — свободное пространство, там сделали еще одну передышку. Ломакин свалил с плеча увесистую рацию, отдышался.

— Далеко идти, товарищ капитан? — спросил Ложкин.

— А это у польских товарищей выясняй, сержант, — пробормотал Ломакин. — Напомните, пан Заремба, если не трудно.

— Три квартала по Маршалловой… — на правильном русском, но с сильным акцентом отозвался Заремба. Он нервничал, постоянно промокал плешь какой-то грязноватой тряпочкой. — Дальше поворачиваем на Новогродскую. Еще три квартала…

— Ты уверен, что там нет немцев?

— Там есть немцы… — Заремба поежился. — Я почти уверен, что они там есть… Нам нужно здание 34…

— Здание могли разрушить, — резонно возразил Ломакин, — людей — расстрелять, бросить в кутузку, выселить из района…

— Нет, это невозможно… — пришел на помощь товарищу Пшиговский. — Это большой каменный дом, шесть этажей, просторные квартиры… В здании 36-е районное отделение полиции и немецкая жандармерия — поэтому соседние дома они не будут разрушать… Наш связник — Манфред Завадский, 20-я квартира. Он служит в полиции порядка, это хорошее прикрытие… Не смотрите так на меня, товарищ Ломакин, пан Завадский хороший человек, к тому же умеет втираться в доверие. Сам он не участвует в карательных операциях, это делают другие службы. Задача его людей — стоять в оцеплении, вытаскивать пострадавших из-под завалов, организовывать движение транспорта… Когда авиация разбомбила по ошибке офицерский госпиталь, его подчиненные двое суток разбирали завалы… Пан Завадский лично выводил в безопасное место знакомых евреев…

— И этот замечательный человек готов сотрудничать с Советским Союзом? — недоверчиво спросил Ломакин.

— На самом деле… не знаю, — смутился Пшиговский. — У него брат считается мертвым, а на самом деле он живой и под другой фамилией служит под началом генерала Тадеуша Коморовского… По нашей информации, они не готовы сей же час рухнуть в объятия Советского Союза, присматриваются к обстановке, но могут быть посредниками в контактах руководства восстания и советскими структурами…

— Лицемеры! — фыркнул Замятин. — Их так называемое лондонское правительство в мясорубку бросило — и помощь им не оказывает, только смотрит, как их месят. И союзники делают вид, что ничего не происходит. Кому эти встречи больше нужны, товарищ капитан, — нам или им? Для нас это просто подспорье, можем и сами справиться, для них — вопрос жизни и смерти…

— Ладно, оставим обсуждение насущных политических вопросов, — поморщился Ломакин. — Надеюсь, нам удастся проникнуть на эту улицу и в этот дом. В крайнем случае, выманим пана Завадского… — Он прислушался к выстрелам на соседней улице. — Пора уходить с этой улицы, пойдем дворами, а то лихо совсем рядом… Ложкин, ну тебя, на хрен, сам тащи эту рацию, надоела уже…

Очередь прогремела из чердачного окна двухэтажного барака, когда они перебегали двор! Повсюду темно, пару раз выходила луна, но быстро пряталась, а зарево пожарищ — не бог весть какое освещение… Охнул Заремба, повалился навзничь, остальные бросились врассыпную, падали кто куда — за камни, за поваленные деревья. Кто стрелял? Почему именно в них? Или в этом городе так принято — стрелять во все, что бегает? Открыть ответный огонь не успели. Кто-то ногой отбросил крышку люка на чердаке, слетел вниз, со звоном разбилось стекло, и стрелок вывалился из окна с обратной стороны барака. Он был один, убегал как заяц. Шустрый Замятин опрометью бросился за угол, но вскоре вернулся, расточая проклятья — ушел, гад! Очередь из пулемета не вызвала волну. Не набегаешься по огромному городу из-за каждого выстрела. Зарембу за ноги вытянули с открытого места, затащили в кусты недалеко от разбитой детской площадки. Ему крайне не повезло. Он хрипло дышал, выгибал спину, из горла шла слюна с кровью. Очередь пропорола правый бок — сразу не убила, но и шансов не оставила. Бойцы мрачно смотрели, как их товарищ беспомощно шамкает ртом, выражая какую-то важную мысль. Хуже не бывает, когда человек умирает, находясь в сознании, — и при этом ясно отдает себе отчет, что умирает…

— Святой Иисус, помилуй и спаси, забери его душу… — забубнил Пшиговский, яростно крестясь. — Может, и к лучшему, что долго не мучился и нас не мучил… Вот, пся крев, нельзя так говорить!..

— Пан Пшиговский, кто его? — пробормотал Ложкин, моргая в темноту. — На нас нет никаких опознавательных знаков. Что за хрень — стрелять в первого встречного?