Забег к концу света - Мэтью Рейли

– Будь осторожнее с косметикой на запястье, – сказала она. – Нужна хорошая стойкая основа, которая не размажется.

Я обратила внимание, что у Дженни тоже массивные часы на руке. Она по-доброму улыбнулась мне:

– Я тоже пыталась.

Пыталась…

Я не всегда была такой забитой. На самом деле в Мемфисе я была совершенно другой: популярная, общительная и уверенная в себе вице-президент класса в престижной частной школе для девочек. Я с удовольствием принимала участие в школьной предвыборной кампании – бэйджи, значки, воздушные шары и улыбки – вместе со своей лучшей подругой. Саванна была типичной южной красоткой из влиятельной семьи и баллотировалась на пост президента класса. Мы победили, нашей компании завидовали больше всех в школе, и я была в полной гармонии с жизнью. У меня было в ней свое место. А потом я все испортила.

Однажды я встретила Саванну и нескольких наших друзей в торговом центре. Они дразнили девочку-инвалида по имени Тилли Грин. У Тилли была странная походка, вызванная каким-то редким заболеванием костей. Она подволакивала левую ногу.

– Боже мой, Тилли, – сказала Саванна. – У тебя что, спазмы?

Я и раньше слышала, как Саванна отпускает обидные комментарии, но по какой-то причине в тот день ее издевки меня задели. Серьезно, девчонка же инвалид. Это был явный перебор. Когда Тилли начала плакать, я заслонила ее и сказала:

– Привет, Саванна! Хватит, оставь бедолагу в покое.

Саванна уставилась на меня:

– Я не интересовалась твоим мнением, Скай. Думаю, тебе лучше уйти. Увидимся позже!

Это и был мой Рубикон: момент, когда я могла уйти, оставив Тилли на милость Саванны и ее подружек, и сохранить свою спокойную жизнь. Но я осталась на месте.

– Нет, Саванна. Я серьезно. Прекрати.

Это было ошибкой.

Гнев Саванны был яростным и сокрушительным. С того самого дня моя жизнь превратилась в сущий ад, как в школе, так и за ее пределами. В школьной столовой мы больше не сидели за одним столом. Меня перестали приглашать на вечеринки. Она даже умудрилась из-за какой-то формальности сместить меня с поста вице-президента класса. Так я узнала, что, когда дружишь с вожаком стаи, твоя часть сделки заключается в том, чтобы всегда помнить о том, с кем дружишь. Я поставила под сомнение существующий порядок и должна была понести за это наказание.

Моя мама, как ни странно, призывала меня извиниться перед Саванной:

– Саванна – из семьи, очень влиятельной в этих краях, дорогая. Скажи, что тебе жаль. Проглоти свою гордость. Не порть себе жизнь из-за какой-то дурочки, которая ровным счетом ничего не значит.

Я действительно пыталась поговорить с Саванной, но она даже не захотела меня выслушать. Общественный остракизм[12], бывшие друзья, которые теперь проходили мимо по коридору, как будто я стала невидимкой, потеря привилегированного статуса – все это серьезно подкосило меня. Я сломалась. Стала неправильно питаться и отсиживаться дома. Каждый поход в школу превращался для меня в настоящее испытание. Мне было четырнадцать, я растолстела и была постоянно на взводе, чувствовала себя одинокой и психовала по любому поводу. А потом, после очередного небрежного комментария матери по поводу моего веса, я решилась…

…и сделала это.

Я пожалела в ту же секунду, как только сделала надрез на левом запястье. Но уже ничего нельзя было изменить. Из пореза лилась кровь, и мне пришлось ехать с мамой в больницу. Последовали месяцы терапии, во время которых я отчаянно пыталась доказать, что нахожусь в здравом уме. В школе все стало только хуже. Взгляды, которыми меня награждали Саванна и ее прихлебатели, были полны ненависти. Когда восемнадцать месяцев спустя мы с мамой и братом переехали в Нью-Йорк, я усвоила жестокий урок: никогда не раскачивай социальную лодку.

– Ты тоже пыталась что? – переспросила я у Дженни.

От моего пореза остался шрам, отсюда и огромные Casio, и тональный крем на руке (и мое одобрение униформы «Монмута» с длинными рукавами). В ответ Дженни Джонсон показала мне собственный шрам. Он прятался на правом запястье, под самыми уродливыми часами в мире.

– Момент отчаяния, – сказала она.

– Классные часы, – ответила я.

Они были совершенно невзрачными, обычные черные часы. Дженни ухмыльнулась и покрутила запястьем, как фотомодель.

– Это подарок моего отца. Та же компания, что делает швейцарские армейские ножи. Да, не последний писк моды, но зато в них скрыт потрясающий секрет.

Она театрально подняла брови, и из корпуса часов неожиданно выскользнуло лезвие около пяти сантиметров длиной. Дженни пояснила:

– У моего отца настоящая паранойя по поводу похищений, точнее, что меня могут похитить. Я даже была вынуждена пройти курс «Как себя вести во время похищения». И часы эти жуткие тоже он купил: потайным ножом можно разрезать веревки на руках или освободить рот от кляпа. – Дженни пожала плечами: – Ну и шрам заодно скрывает.

Я улыбнулась. С этого момента между нами установилось негласное взаимопонимание.

Кроме этого обстоятельства, Дженни мне нравилась тем, что, несмотря на все деньги ее отца, у нее была работа.

– Мой папа сам заработал свое состояние, – сказала она мне однажды, когда мы обедали на баскетбольной площадке на крыше школы. – Он не унаследовал ни цента. Доллар, заработанный честным трудом, по его словам, ценнее, чем тысяча, доставшаяся по наследству. Так что, хотя у него дофигалион денег, если я хочу что-то себе купить, мне нужно самой заработать на это. Так он сказал.

По выходным Дженни работала официанткой в компании, предоставлявшей дополнительный обслуживающий персонал для частных мероприятий высокого класса: открытие галерей, благотворительные обеды и тому подобное. По словам Дженни, она неплохо получала, целых пятьдесят баксов в час, потому что ее часто вызывали в последний момент, когда срочно не хватало людей. А еще меня восхищало в Дженни то, как она была уверена в себе и не лезла за словом в карман, как в тот раз на общем собрании, когда она обменивалась колкостями с девочками-стервочками.

Ах да, стервочки.

Они есть во всех школах, а особенно, как я выяснила, в частных и смешанных, где учатся и девушки, и юноши. Большие белые акулы не так рьяно охраняют свою территорию, как богатые белые девушки своих парней. Те двое, с кем Дженни сцепилась на собрании, оказались Хэтти Брюстер и Верити Кили.

Первая, Хэтти, – коренастая, темноволосая, богатая и заносчивая. Ее мать была из семейства Карнеги. Именно Хэтти угрожала выпустить Дженни кишки.

Вторая, Верити, – худощавая, с рыжеватыми мелированными волосами, большими миндалевидными глазами и слегка крупноватым носом. Ее отец был совладельцем нефтяной компании, которая существовала еще со времен Джона Д. Рокфеллера.