Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

— В самом деле! — Генерал хлопнулсебя по обтянутой тугими рейтузами ляжке. — Да вы, Эраст Петрович,молодцом. Зато из меня хорош сыщик. — Он обезоруживающе улыбнулся. —Я ведь по жандармской части определен недавно, раньше по гвардейской кавалериисостоял. Что же, по-вашему, могло произойти?

Фандорин сосредоточенно подвигал вверх-внизсобольими бровями.

— Г-гадать не хочу, однако совершенноясно, что после ужина Михаил Дмитриевич в нумер не заходил, так как к томувремени уже стемнело, а свеч, как мы знаем, он не зажигал. Да и официантыподтверждают, что Соболев и его свита уехали сразу же после трапезы. В то, чтоночной портье, человек основательный и очень д-дорожащий своим местом, моготлучиться и проглядеть возвращение генерала, я не верю.

— «Верю — не верю» — это не аргумент, —подзадорил коллежского асессора Евгений Осипович. — Вы мне факты давайте.

— Извольте, — улыбнулсяФандорин. — После полуночи дверь гостиницы запирается на щеколду. Выйти,если кто пожелает, можно свободно, а если угодно войти — надобно звонить в колокольчик.

— Вот это уже факт, — призналгенерал. — Но продолжайте.

— Единственный момент, когда Соболев могвернуться — это когда наш б-бравый есаул отослал портье за сельтерской. Однако,как нам известно, это произошло уже на рассвете, то есть никак не раньшечетырех часов. Если же верить господину Веллингу (а почему мы должнысомневаться в суждении этого п-почтенного профессора?), Соболев к тому времениуже несколько часов был мертв. Каков вывод?

Глаза Караченцева блеснули недобрым блеском:

— Ну и каков же?

— Гукмасов отослал портье для того, чтобможно было незаметно внести б-бездыханное тело Соболева. Подозреваю, чтоостальные офицеры свиты в это время находились снаружи.

— Так допросить их, мерзавцев, какследует! — взревел обер-полицеймейстер так грозно, что услыхали в соседнейкомнате — доносившийся оттуда невнятный гул разом затих.

— Бесполезно. Они сговорились. Потому исообщили о смерти с таким опозданием — готовились. — Эраст Петрович далсобеседнику минутку остыть и осознать сказанное, а затем повернул беседу вдругое русло. — Что за Ванда такая, которую все знают?

— Ну, все не все, а в определенных кругахособа известная. Немочка из Риги. Певица, красавица, не вполне кокотка, ночто-то вроде этого. Этакая dame aux camelias.[2] — Караченцевэнергично кивнул. — Ход ваших мыслей мне понятен. Эта самая Ванда нам всеи прояснит. Распоряжусь, чтобы ее немедленно вызвали.

И генерал решительно двинулся к двери.

— Не советовал бы, — сказал ему вспину Фандорин. — Если что и было, с полицией эта особа откровенничать нестанет. И с офицерами она наверняка в сговоре. Разумеется, ежели вообщеп-причастна к произошедшему. Давайте, Евгений Осипович, я уж сам с нейпотолкую. В своем партикулярном качестве, а? Так где «Англия» находится? УголСтолешникова и Петровки?

— Да, тут пять минут. —Обер-полицеймейстер смотрел на молодого человека с явным удовольствием. —Буду ждать известий, Эраст Петрович. С Богом.

И коллежский асессор, осененный крестнымзнамением высокого начальства, вышел.

Однако дойти в пять минут до «Англии» ЭрастуПетровичу не удалось. В коридоре, за дверью рокового 47-го номера, его поджидалмрачный Гукмасов.

— Пожалуйте-ка ко мне на паруслов, — сказал он Фандорину и, крепко взяв молодого человека за локоть,завел в комнату, расположенную по соседству с генераловыми апартаментами.

Этот номер был как две капли воды похож натот, который занимал сам Фандорин. На диване и стульях расположилось целоеобщество. Эраст Петрович обвел взглядом лица и узнал офицеров из свитыпокойного, которых давеча видел в гостиной. Коллежский асессор приветствовалсобрание легким поклоном, но ему никто не ответил, а в обращенных на неговзглядах читалась явная враждебность. Тогда, Фандорин скрестил руки на груди,прислонился спиной к дверному косяку, и лицо его, в свою очередь, измениловыражение — из учтиво-приветливого разом стало, холодным и неприязненным.

— Господа, — строгим, дажеторжественным тоном произнес есаул. — Позвольте представить вам ЭрастаПетровича Фандорина, которого я имею честь знать еще с турецкой войны. Ныне онсостоит при московском генерал-губернаторе.

И опять никто из офицеров даже головы ненаклонил. Эраст Петрович от повторного поклона тоже воздержался. Ждал, чтопоследует дальше. Гукмасов обернулся к нему:

— А это, господин Фандорин, моисослуживцы. Старший адъютант подполковник Баранов, адъютант поручик князьЭрдели, адъютант штабс-капитан князь Абадзиев, ординарец ротмистр Ушаков,ординарец корнет барон Эйхгольц, ординарец корнет Галл, ординарец сотникМарков.

— Я не запомню, — сказал на этоЭраст Петрович.

— Это и не понадобится, — отрезалГукмасов. — А всех этих господ я вам представил, потому что вы обязаныдать нам объяснение.

— Обязан? — насмешливо переспросилФандорин. — Однако!

— Да, сударь. Извольте объяснить привсех, чем были вызваны оскорбительные расспросы, которым вы подвергли меня вприсутствии обер-полицеймейстера.

Голос есаула был грозен, но коллежский асессорсохранил безмятежность, и даже всегдашнее его легкое заикание вдруг исчезло.

— Мои вопросы, есаул, были вызваны тем,что смерть Михаила Дмитриевича Соболева — событие государственной важности идаже более того, исторического масштаба. Это раз. — Фандорин укоризненноулыбнулся. — Вы же, Прохор Ахрамеевич, морочили нам голову, причем весьманеуклюже. Это два. Я имею поручение от князя Долгорукого разобраться в семделе. Это три. И, можете быть уверены, разберусь, вы меня знаете. Это четыре.Или все-таки расскажете правду?

Кавказский князь в белой черкеске ссеребряными газырями — вот только вспомнить бы, который из двух — вскочил сдивана.

— Раз-два-три-четыре! Господа! Этотфилер, эта штафирка над нами издевается! Проша, клянусь матерью, я его сейчас…

— Сядь, Эрдели! — гаркнул Гукмасов,и кавказец тут же сел, нервно дергая подбородком.

— Я вас действительно знаю, ЭрастПетрович. Знаю и уважаю. — Взгляд есаула был тяжел и мрачен. — Уважалвас и Михал Дмитрич. Если вам дорога его память, не суйтесь вы в это дело.Только хуже сделаете.