С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова

– Хороший перевод, – говорит она.

– Что? Ах да, ты права – хороший перевод на польский, – говорю я.

– Это польская песня! Хороший перевод на русский! – говорит она.

– Что?! Ну-ка, прогуглим это дело! – кипячусь я. – Во! Слова Пилипенко, музыка Родыгина! Это русская песня «Уральская рябинушка»! Понятно?!

– Ну ладно, пусть так. Что ты кричишь? – говорит Кася.

– А что, я у себя дома! Хочу и кричу! – говорю я.

– Ну хорошо, давай споем еще раз, – просит она.

– Почему опять ту же самую? – протестую я. – Давай что-нибудь другое. Например, мою любимую – «Утомленное солнце». Знаешь ее? У тебя чудный голос…

– Я музыкальную школу окончила, – отвечает Кася. – Поехала в Чехию в консерваторию поступать, там было два места для меццо-сопрано. И проспала, опоздала на прослушивание.

– Ну, поехали с этим солнцем! – говорю я. – Почему ты начинаешь с середины? Давай сначала.

– Это и есть начало. Оригинальная версия, – говорит она. – Песня начинается со слов «Сейчас не время искать отговорки. Факт, что все прошло…»

Меня аж скрутило.

– Какая еще оригинальная версия? Это старое русское танго. «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

–Точно! – говорит Кася. – Один из самых известных хитов Ежи Петербургского! На слова Фогга. Возьми себя уже в руки или проверь по компьютеру! Ты чего такая бешеная? Ты всегда так – на работе вся такая обходительная, а в жизни, как дикий кабан? Можно шторы закрыть?

Можно. Сегодня полнолуние. У меня тянет спину, что-то пульсирует в нижней части живота. Я чувствую странные запахи. Меня слегка подташнивает. Начинаются месячные, и, наверное, герпес высыпет. Я не хочу умирать. Кася тоже. Просто на нас накатило по физиологическим причинам.

Завтра, как проснемся, нажарю блинчиков. И за завтраком дам Касе адрес убежища для женщин. Мы позвоним Трейси Кембридж, и она все устроит.

Если все пойдет нормально, то, может, Кася вспомнит, что это не из-за Войтека ее жизнь пошла под откос. Спрошу Касю: твоя бабка еще жива? Знаешь, у меня в голове засела эта история с твоей бабкой… Хотя, конечно, прежде всего и главным образом виноват тот тип. Сходи к психотерапевту, Кася! Я дам тебе телефон.

Я уверена, что психотерапевт ей скажет: представь себе, что у тебя другая бабушка, Кася. Вот приходит домой со двора, примыкающего к парку над Вислой, четырехлетняя внучка сo ртом, полным спермы, аж по подбородку течет… И та другая бабушка говорит: «Что? Дядя в парке попросил тебя помочь? Сказал, что даст тебе мороженого прямо в рот? А это мороженое оказалось теплым и невкусным? Знаешь, тот дядя просто глупый и ничего не понимает. Сходи выпей соку. Купи себе холодного мороженого. Вкусненького! В киоске на пристани, рядом с кинотеатром. Какого ты хочешь, малинового? Шоколадного? Я, наверное, знаю того дядю: он с усами, такой низенький толстячок в зеленых брюках, почти совсем лысый, да? Ах нет? Он одет в спортивный костюм, ростом с папу, без усов, в очках, с длинными русыми волосами до плеч и с ямочкой на подбородке, так? Внученька, если еще кто-нибудь тебя попросит о чем-нибудь, пригласи его вежливо к нам домой и скажи: бабушка поможет! А еще лучше мы будем с тобой вместе ходить гулять. Всегда. Так будет интересней. Хорошо?»

И тогда, Кася, ты бы навсегда забыла о том подонке…

Потому что больше всего тебе запомнилось, как бабка орала на тебя и била, как до крови терла тебе губы пемзой. И как запретила тебе об этом кому-нибудь рассказывать. Особенно маме, а то мама тебя убьет за то, что ты сделала! Не так мама тебя учила помогать другим людям!

Эта другая бабушка, Кася, не заперла бы тебя на целые сутки в твой четвертый день рождения в темном шкафу в наказание. Никогда бы ты не стала бояться своей мамы. А когда старший брат, шестилетний Войтек, попросил, чтобы ты показала ему, что там у тебя в трусиках, а он тебе тоже покажет, ты бы пожаловалась маме. Может не в первый раз, потому что тогда он еще не настаивал. Но позже, когда он уже начал угрожать тебе пистолетиком, подаренным крестной Ядвигой на первое причастие, – уже точно.

А когда он сообразил, что мамы ты боишься больше всего на свете, то сделал тебя своей рабыней. И имел тебя всеми способами вплоть до вчерашнего дня.

Другая, психотерапевтическая бабушка тоже боялась бы твоей мамы из-за того, что не усмотрела за тобой, пока та была в больнице с Войтеком. Но другая бабушка не принесла бы тебя в жертву своему страху. Она призналась бы в своем недосмотре маме, а не ксендзу. Перед мамой, а не ксендзом чувствовала бы она себя в долгу в течение всей оставшейся жизни.

Другая призналась бы маме и заявила бы о преступлении в полицию.

Настоящая же бабка поломала тебе жизнь, Кася… И маме тоже. С чего иначе она так сильно пьет в последние годы? Она чувствует, что что-то не так, думает, что сама во всем виновата. Корит себя за то, что занималась заболевшим Войтеком. Не знает, что именно она сделала плохого, но чувствует, что потеряла тебя. Пьет в отчаянии от потери дочери. Но она еще жива! И ты, сиротка, тоже еще жива!

Твое насмерть перепуганное сердечко никогда не отваживалось выйти из того темного шкафа… Вплоть до вчерашнего дня.

Но вчерашний день у тебя уже никому и никогда не отобрать! Ты вышла из шкафа. Сама. Ты еще оглушена звучанием гитары и своих признаний. Ты ослеплена этим солнцем, которое стирает память о полнолунии и заставляет исчезать длинные кладбищенские тени.

Тебе четыре года и один день. Вчерашний.

Конечно же, Войтек еще позвонит. Нарисуется в трубке со своей мордой, кулаками, ножом, пистолетом – в этот раз настоящим.

Ты возьмешь трубку и скажешь:

– Хватит! Я обо всем заявлю в полицию. И расскажу маме.

6. Усталость. Сегодня ощущаю усталость. Еще со вчерашнего дня. Утром была в суде с этим несчастным Ареком Сынульским. Его доставили из тюрьмы, где он сидит за ненадлежащее обращение с молодой женщиной. Она была пьяна, переодета в полицейский мундир, а в ее сумочке вместе с чипсами и куском жареной камбалы лежал розовый вибратор. Но она не шлюха и совершенно не желала соглашаться с тем, чтобы какой-то незнакомый тип после краткого приветствия лез к ней в трусы.

В тюрьме Арек порезал себе вены и проглотил зажигалку. Запястья ему заклеили пластырем, зажигалку быстро извлекли с помощью специального зонда – трубки с камерой, лампочкой и захватом. Меня даже не вызывали в больницу, потому что, когда хочет, Арек может демонстрировать английский на уровне, ничуть не уступающем моему.

– Ну, не будем преувеличивать, уж не в юридической терминологии! – шепчет он, не открывая рта. Ведь мы сидим на скамье подсудимых, на глазах всего суда, и когда он начинает говорить, все замолкают и смотрят на меня в ожидании перевода. А что переводить? Путевые заметки его зажигалки?

Судом рассматривается сейчас старый и незначительный эпизод, который произошел еще до серьезного дела – о непроизведенном дуновении в трубку. Арека задержали на дороге, потому что у его машины не горел левый стоп-сигнал. На таких привлекающих внимание мелочах мигранты и попадаются: перегорела лампочка, отсутствует брызговик, водитель едет непристегнутым. Потом проверка документов: страховка оформлена не на того человека – в Англии страхованию подлежит не автомобиль, а тот, кто сидит за рулем этого автомобиля. Просроченный на один день техосмотр – все данные есть в компьютерной системе полиции. Ну и что с того, что мистер как раз ехал в мастерскую на техосмотр? Слишком поздно – просрочка уже составила двадцать восемь минут. Транспортный налог: кого волнует, что на этой машине никто не ездит и она уже два месяца простаивает? Налог должен быть уплачен! Так что вот вам штраф. Мистер не понимает, о чем речь? Не знает английского? Это проблема! Я вынужден вас арестовать и лишить свободы на неопределенное время до выяснения всех обстоятельств дела – в присутствии переводчика под магнитофонную запись, потому что свою полицейскую задницу тоже нужно прикрыть.