Парень из Колорадо - Стивен Кинг

– Ага, – подтвердил тот. – Где-то в середине лета ты успешно сдала экзамен.

– Правда? – Она вновь почувствовала себя до абсурда счастливой. – Как? Какой экзамен?

Винс покачал головой:

– Не могу знать, дорогуша. Только в какой-то момент нам стало понятно, что ты – наша. – Он посмотрел на Дейва, который кивнул, потом снова перевел взгляд на Стефани. – Ладно. История, не рассказанная нами за ланчем. Наша местная нераскрытая тайна. История Парня из Колорадо.

Но рассказывать начал Дейв.

– Двадцать пять лет тому назад, в восьмидесятом, на острове жили юноша и девушка, которые переправлялись на материк на пароме, отчаливавшем в половине седьмого утра, а не в половине восьмого. Они состояли в легкоатлетической команде Объединенной средней школы Бейвью и, как тогда говорили, дружили. Когда зима кончалась – на острове она короче материковой, – они бегом пересекали остров, следовали вдоль пляжа Хэммока к главной дороге, а потом по Бэй-стрит добирались до пристани. Ты это себе представляешь, Стеффи?

Она представляла. Видела романтику. Не поняла, правда, что «друзья» делали, сойдя с парома в Тинноке. Стефани знала, что с десяток старшеклассников Лосиного острова переправлялись на материк на пароме, отплывающем в половине восьмого, показывая контролеру – или Герби Госслину, или Марси Лагасс – свои проездные, которые те проверяли сканерами для считывания штрих-кодов. У пристани школьников дожидался автобус, на котором они ехали три мили до ОСШБ. Стефани спросила, дожидалась ли парочка автобуса, и Дейв, улыбаясь, покачал головой.

– Нет, они бежали дальше, – ответил он. – Не держась за руки, но всегда бок о бок, Джонни Грэвлин и Нэнси Арно. Пару лет они были неразлучны.

Стефани выпрямилась. Она знала, что Джон Грэвлин – мэр Лосиного острова, общительный мужчина, у которого для каждого находилось доброе слово и который метил на кресло сенатора штата в Огасте. Волос у него становилось все меньше, а живот – все больше. Она попыталась представить его бегущим – две мили по острову до пролива, три – по материку до школы – и не смогла.

– Получается не очень, дорогуша? – спросил Винс.

– Не очень, – признала Стефани.

– Все потому, что ты видишь Джонни Грэвлина – футболиста, бегуна, любителя пошутить по пятницам и пылкого влюбленного по субботам – мэром Джоном Грэвлином, который всего лишь одинокая политическая жаба в маленьком островном пруду. Он ходит взад-вперед по Бэй-стрит, пожимает руки и улыбается, сверкая золотым зубом в уголке рта, находит доброе слово для каждого, не забывает ни одного имени и помнит, кто из мужчин ездит на «форде»-пикапе, а кто все еще сидит за рулем старого отцовского «интернейшнл-харвестера». Он – карикатурный политик из какого-нибудь фильма сороковых годов прошлого века о жизни маленького городка и настолько провинциален, что даже этого не понимает. Впереди у него только один прыжок – прыг, жаба, прыг, – и как только он прыгнет на кувшинку в большем по размерам пруду Огасты, ему или достанет ума и он остановится, или попытается прыгнуть еще раз и тогда его раздавят.

– Это так цинично, – отозвалась Стефани, не без восхищения.

Винс пожал костлявыми плечами:

– Послушай, я – тоже стереотип, дорогуша, только мой фильм – о газетчике с резинками, поддерживающими рукава рубашки, и козырьком на лбу, который в последней части кричит: «Остановите печатную машину!» Речь о том, что в те дни Джонни был совсем другим: стройным, как перьевая ручка, и быстрым, как молния. Ты бы назвала его молодым богом, если бы не торчащие зубы, но с тех пор он это поправил.

И она… в этих коротеньких красных шортиках… вот уж кто выглядел богиней. – Он помолчал. – Как и многие семнадцатилетние.

– Давай без канавных мыслей, – предложил Дейв.

На лице Винса отразилось удивление.

– Какая канава? Ни в коем разе. Мысли мои в облаках.

– Не буду спорить, раз ты так говоришь, и должен признать, взгляды она приковывала, это точно. А еще на дюйм или два возвышалась над Джонни. Возможно, из-за этого они и разбежались весной их выпускного года. Но в восьмидесятом не расставались и каждый день бежали к парому по острову, а высадившись в Тинноке – к школе. Люди делали ставки на то, что Нэнси залетит от него, но этого не случилось. То ли он показал себя крайне галантным, то ли она – сверхосторожной. – Дейв помолчал. – Черт, а может, они знали чуть больше, чем большинство островной молодежи.

– Я думаю, это как-то связано с бегом, – глубокомысленно изрек Винс.

– Пожалуйста, ближе к делу, вы оба, – осадила их Стефани, и старики рассмеялись.

– К делу, – кивнул Дейв. – Одним весенним утром, если точнее – в апреле тысяча девятьсот восьмидесятого года, они заметили человека, который сидел на пляже Хэммока. Ты знаешь, на окраине городка.

Стефани знала. Прекрасный пляж, только забитый «летними людьми». Она не представляла, как он выглядит после Дня труда, но шанс увидеть у нее был: стажировка заканчивалась пятого октября.

– Точнее, не совсем сидел, – поправился Дейв. – Полулежал, как они потом оба сказали. Привалился спиной к одному из мусорных баков, дно которых закапывали в песок, чтобы сильный ветер их не перевернул, но вес мужчины заставил бак накрениться… – Дейв поднял руку вертикально, а потом чуть отклонил.

– И в результате бак напоминал Пизанскую башню, – уточнила Стефани.

– Ты все поняла правильно. Кроме того, одежда мужчины – серые брюки, белая рубашка, мокасины, ни пиджака, ни пальто, ни перчаток – не соответствовала раннему утру, когда температура воздуха составляла сорок два градуса, а из-за холодного ветра с воды по ощущениям не превышала тридцати двух[7].

– Юные бегуны не стали обсуждать увиденное, просто подбежали, чтобы посмотреть, в порядке ли мужчина, и сразу поняли, что нет. Джонни, согласно его показаниям, понял, что мужчина мертв, как только взглянул на его лицо, и Нэнси сказала то же самое, но, разумеется, они не хотели сразу этого признавать. А ты бы захотела? Не убедившись, что это так?

– Нет, – согласилась Стефани.

– Он просто сидел (или полулежал), левая рука на коленях, а правая – на песке. На его пепельно-бледном лице выделялись маленькие лиловые пятна на щеках. Нэнси отметила синеватый оттенок закрытых век. И губы посинели, сказала она, а еще обратила внимание на распухшую шею. Волосы песочного цвета были короткими, но не настолько, чтобы не падать на лоб, с которого их откидывал ветер, когда дул, а в то утро дул он постоянно.

– Нэнси говорит: «Мистер, вы спите? Если вы спите, вам лучше проснуться».

– Джонни Грэвлин говорит: «Он не спит, Нэнси, и он не без сознания. Он не дышит».

– Позднее она говорила, что знала это, видела, но не хотела верить. Конечно, не хотела, бедняжка. И она говорит: «Может, все-таки дышит. Может, спит. Не всегда удается определить, дышит человек или нет. Тряхни его, Джонни, посмотри, вдруг проснется».