Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

— Весело было? — спросил он.

— А ты как думаешь?

— Не знаю. Меня там не было.

— Мы говорили об этом ночью, если ты помнишь.

— Конечно, помню. Ты была не особенно вежливой.

— Я устала и расстроилась. Убили полицейского. Праздник испортили. Радоваться нечему.

Отец кивнул, но ничего не сказал. Он высадил ее на Мариагатан.

— Как дела с этим садистом?

Он поначалу не понял.

— Ну, с этим живодером? Горящие лебеди?

— Думаю, что кто-то просто хотел порезвиться. В окрестностях озера живет довольно много народу. Кто-то да увидел бы, если бы такое было на самом деле.

Курт Валландер поехал в полицию. Поднявшись в квартиру, Линда заметила у телефона записку от отца — накануне звонила Анна и продиктовала следующие слова: Позвони мне. Очень важно. Далее следовал комментарий отца, но Линда не сумела расшифровать его почерк. Она позвонила отцу по прямому номеру.

— Почему ты мне не сказал, что звонила Анна?

— Забыл.

— А что ты здесь написал?

— Мне кажется, она была очень взволнована.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказал. Она была взволнована. Лучше всего, если ты ей позвонишь.

Линда набрала номер Анны. Сперва было занято, потом никто не ответил. Она подождала немного и позвонила еще раз — безрезультатно. В семь часов вечера, когда они с отцом поужинали, она накинула куртку, дошла до Анны и нажала кнопку звонка. Как только дверь отворилась, Линда поняла, что отец был прав. Анну было не узнать — лицо переменилось, глаза беспокойно бегали. Она втащила Линду в квартиру и захлопнула дверь.

Казалось, ей хотелось как можно скорее отгородиться от окружающего мира.

Вдруг Линде вспомнилась мать Анны, Генриетта.

Худая, почти тощая женщина с порывистыми, нервными движениями. Линда всегда относилась к ней с некоторой опаской — ей почему-то казалось, что мать Анны похожа на хрупкую вазу, что она может разбиться от чересчур громкого голоса или от того, что кто-то нарушит покой, который, как казалось, был для нее важнее всего на свете.

Линда помнила день, когда она впервые пришла к Анне домой. Ей было тогда лет восемь или девять. Анна училась в параллельном классе, и сейчас уже никто из них не мог бы сказать, почему их потянуло друг к другу. Потянуло, и все, подумала Линда. Кто-то наверху набрасывает на людей невидимые веревочки и связывает их вместе. Так случилось и с нами. Мы были совершенно неразлучны, пока этот угреватый мальчишка не встал между нами, когда мы обе в него влюбились.

Исчезнувший отец Анны присутствовал только в виде выцветших фотографий. Но на поверхности и снимков не было — Генриетта позаботилась, чтобы в доме не было никаких следов, как будто хотела этим сказать дочери, что о возвращении отца даже мечтать незачем. Он исчез, чтобы никогда не вернуться. Анна прятала его фотографии в комоде, под нижним бельем. Линда припоминала длинноволосого мужчину в очках. Он смотрел в объектив с таким видом, словно его снимали вопреки его желанию. Со стороны Анны это было проявлением высшего доверия — показать ей эти снимки. К тому времени, когда они подружились, отец вот уже два года как исчез. Анна все время вела молчаливую борьбу со стремлением матери уничтожить все, напоминающее о муже, — и в доме, и в жизни. Как-то раз, когда она собрала последние из остававшихся его вещей в бумажный пакет и вынесла в подвал вместе с мусором, Анна ночью пошла туда и достала пару башмаков и сорочку. И спрятала их под кроватью. В глазах Линды вся эта история с исчезновением отца выглядела увлекательным приключением. Тогда ей иной раз хотелось, чтобы все стало наоборот, чтобы это не Аннин отец, а ее вечно ссорящиеся родители в один прекрасный день испарились бы, как два облачка дыма в голубом небе.

Они сели на диван. Анна откинулась на спинку, лицо ее оказалось в тени.

— Как прошел бал?

— В самый разгар мы узнали, что убили полицейского. Тут все и кончилось. Но платье всем понравилось.

Знакомо, подумала Линда. Анна никогда не приступает прямо к делу. Если у нее есть что сказать, она всегда будет ходить вокруг да около.

— А как мама? — спросила Линда.

— Нормально. — Анна вздрогнула от собственных слов. — «Нормально»… Что значит — «нормально»? Хуже, чем когда-либо. Два года она уже сочиняет реквием по своей жизни, она называет его «Безымянная месса». Дважды уже пыталась сжечь ноты, но в последнюю секунду выхватывала из камина. Ее уверенность в себе примерно на таком же уровне, как у человека с единственным зубом во рту.

— И что за музыка?

— Почти ничего не могу сказать. Иногда она начинала напевать мне отдельные куски. Но только в те редкие моменты, когда ей начинало казаться, что ее работа чего-то стоит. Но никакой мелодии мне так никогда и не удалось уловить. А разве бывает музыка без мелодии? Ее музыка похожа на крик, как будто бы кто-то колет тебя иголкой или бьет. Никогда в жизни не поверю, что кому-то захочется это слушать. Но меня восхищает, что она не сдается. Я дважды предлагала ей заняться чем-нибудь другим, ведь ей нет еще и пятидесяти. Оба раза она бросалась на меня чуть не с кулаками, царапалась и плевалась. Мне тогда казалось, что она сходит с ума.

Анна осеклась на полуслове, как будто вдруг испугалась, что рассказала что-то лишнее. Линда ждала продолжения. Ей вспомнилось, что у них когда-то уже был похожий разговор, когда вдруг выяснилось, что они влюблены в одного и того же мальчика. Никто тогда не хотел начинать разговор. Обе молчали, сдерживая дыхание. Обеим было страшно — на карту была поставлена их дружба. Тогда это молчание продолжалось до поздней ночи. Это было на Мариагатан. Мать Линды к тому времени уже уехала вместе со своими чемоданами, а отец пропадал где-то в лесах у озера Кадешён — ловил психа, избившего водителя такси. Линда даже вспомнила, что тогда от Анны слабо пахло ванилью. Разве есть духи с запахом ванили? Или, может быть, это такое мыло? Она не спросила тогда и не собиралась спрашивать теперь.

Анна сменила позу, и лицо ее оказалось на свету.

— У тебя никогда не было чувства, что ты вот-вот сойдешь с ума?

— Каждый день.

Анна раздраженно тряхнула головой:

— Я не шучу. Я говорю серьезно.

Линде стало неудобно.

— Было такое. Ты же знаешь.

— Да, ты резала себе вены. И вылезала на парапет моста. Но это отчаяние. Это разные вещи. Каждый человек хоть раз в жизни впадает в отчаяние. Это как набросок взрослой жизни. Если человек никогда не стоял у моря и не выл на луну, выкрикивая проклятия своим родителям, он никогда не станет взрослым. Принц и принцесса Беспечальные — пропащие существа. Им словно сделали анестезирующий укол в душу. Мы, живые люди, знаем, что такое горе.