На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала - Пауло Коэльо

Сидевшие за столом услышали его, и в следующую минуту завязалсяоживленный спор о любви. У каждого была своя точка зрения, каждый защищал своюправоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок вина, чтобы страстиулеглись. Тут кто-то спохватился, что уже поздно и хозяин собирается закрыватьресторан.

— Пять свободных дней! — крикнул кто-то с другогоконца стола. — Если хозяин хочет закрыть ресторан, это потому, что ведетесерьезные разговоры!

Все рассмеялись, все — кроме него.

— А где, по-твоему, следует говорить осерьезном? — спросил он у крикнувшего.

— В церкви! — ответил тот. И на этот раз весьресторан грохнул от смеха.

Он поднялся. Я подумала, что он затеет драку — ведь мы всевернулись лет на десять назад, во времена нашей юности, когда драка — вместе споцелуями, с нескромными ласками, с оглушительной музыкой и неистовой скоростью— входила в обязательный ассортимент вечеринки.

Но нет — он всего лишь взял меня за руку и направился кдверям.

— Нам пора, — сказал он. — Поздно уже.

Дождь в Бильбао, и во всем мире дождь. Тот, кто любит,должен владеть искусством терять и находить. Он научился соблюдать равновесиемежду тем и Другим. Он весел и по дороге в отель напевает.

У меня еще немного шумит в голове, еще не выцвели, непотускнели краски мира, но и я постепенно обретаю равновесие. Я должна, какговорится, контролировать ситуацию, потому что хочу поехать с ним.

И мне нетрудно контролировать ситуацию, ведь я уже невлюблена до беспамятства. Тому, кто способен укротить свое сердце, покоритсявесь мир.

«Мне хотелось бы не обуздывать свое сердце», — Думаю я.Если бы я смогла отдать ему мое сердце — пусть хоть на один уик-энд, — удождевых капель, падающих на мои щеки, был бы сейчас другой вкус. Если былюбить было просто, он обнял бы меня и в такт мелодии, которую напевает,рассказал бы другую историю, и она была бы нашей с ним историей. Если бы тамвдалеке, за праздниками, не маячило возвращение в Сарагосу, я бы хотела, чтобыхмель не выветрился никогда, чтобы мне хватило свободы целовать его, ласкатьего, шептать и слушать слова, принадлежащие только влюбленным.

Но нет. Не могу. Не хочу.

А он еще не знает, что на его предложение я скажу «да».Зачем мне нужен этот риск? Потому что в эту минуту хмель одурманил меня, потомучто я устала от дней, неотличимо похожих один на другой.

Но эта усталость пройдет. И мне сейчас же захочетсявернуться в Сарагосу — в город, в котором живу по собственной воле, по своемувыбору. Меня ждут занятия, меня ждет конкурс. Меня ждет муж, которого ещепредстоит встретить, а это будет непросто.

Меня ждет жизнь упорядоченная и тихая, с детьми и внуками, сгарантированной пенсией, с ежегодными отпусками. Мне неведомо, какие страхитомят его, но зато отлично известны мои собственные. И вполне хватает тех, чтоуже есть, — новых не надо.

Я бы не смогла — никогда бы не смогла — влюбиться вкого-нибудь, как влюбился он. Слишком хорошо я его знаю: мы ведь долго прожилирядом: я знаю все его слабости и страхи. Я не смогу восхищаться им, как другие.

И еще я знаю, что любовь — сродни плотине: если оставить хотькрохотную дырочку, куда может проникнуть тоненькая струйка воды, то вскоре поднапором ее рухнут стены, и придет мгновение, когда уже никому не под силу будетсдержать силу потока.

Если же рухнут стены, любовь завладеет всем и надо всемвозобладает: ей безразлично, что возможно, а что — нет, ей нет дела до того, посилам ли нам удержать любимого рядом, любовь — неуправляема.

Нет, я не могу оставить брешь в стене — даже самуюмаленькую.

— Минутку!

Он сейчас же замолчал. По влажной мостовой зазвучали чьи-топоспешные шаги.

— Пойдем, — сказал он, беря меня за руку.

— Постойте! Одну минутку! — кричалпрохожий. — Мне надо поговорить с вами!

Но он только прибавил шагу.

— Это — не к нам, — сказал он. — Пойдем вотель.

Тем не менее относилось это именно к нам — больше на улиценикого не было. Сердце мое дрогнуло, я мигом протрезвела. Я вспомнила, чтоБильбао — столица страны басков и здесь то и дело происходят террористическиеакты. Шаги приближались.

— Идем, — сказал он и пошел еще быстрей.

Но было уже поздно. Между нами, как из-под земли, вырослафигура мужчины, вымокшего с головы До ног.

— Постойте! — повторил этот человек. — Однуминутку! Ради бога!

В страхе я хотела кинуться прочь, взмолилась, чтобы каким-точудом рядом с нами взвизгнули тормоза патрульной машины. Бессознательно явцепилась в него, но он отвел мои руки.

— Умоляю вас, — проговорил незнакомец. — Яузнал, что вы здесь. Помогите мне, ради бога! Речь идет о моем сыне!

Он заплакал и упал на колени, повторяя:

— Умоляю вас! Умоляю!

Мой друг глубоко вздохнул, опустил голову, закрыл глаза. Внаступившей тишине слышно было, как стучат дождевые капли да рыдает человек,стоявший посреди мостовой на коленях.

— Иди в отель, Пилар, — произнес наконец мойдруг. — Ложись спать. Я вернусь только под утро.

Любовь — это сплошные ловушки и капканы. Когда она хочетдать знать о себе, то показывает лишь свой свет, а порождаемые им тени —скрывает и прячет.

— Погляди вокруг, — сказал он. — Давайприпадем к земле, послушаем, как бьется ее сердце.

— Не сейчас, — отвечала я. — Я не могупачкать свой жакет: он у меня один.

Мы ехали по холмам, поросшим оливами. После вчерашнего дождяв Бильбао солнечное утро казалось сном. У меня не было темных очков — я вообщеничего с собой не захватила, потому что собиралась в тот же день вернуться вСарагосу. Спать мне пришлось в одолженной у него рубашке, а в угловоммагазинчике рядом с нашим отелем я купила себе майку, чтобы было во чтопереодеться, покуда сохла постиранная — та, в которой я ходила накануне.

— Тебе, наверно, надоело видеть меня в одном и томже, — шутя сказала я, желая, чтобы этот обыденный разговор вернул меня кдействительности.

— Я счастлив тем, что ты — здесь.

С той самой минуты, как он вернул мне ладанку, он больше неговорит мне о любви, но радостен, весел и ведет себя как восемнадцатилетнийюнец. И сейчас он, погруженный в сияние погожего утра, идет рядом со мной.