Ловец снов - Стивен Кинг

Он смеется. Смех человека, охваченного приятнымивоспоминаниями о чудесном закате в горах, прикосновении к женской груди,прикрытой тонким шелком (не то чтобы Барри, по мнению Генри, когда-то испытывалнечто подобное), прогулке по теплому прибрежному песку.

— Большинство людей пекут их в тостере, — продолжает Барри,— но тогда они получаются чересчур подсушенными. А из микроволновки они выходятгорячими и мягкими. Горячими… и мягкими. — Он жадно облизывает свои рыбьи губы.— Правда, мне стало немного стыдно за то, что я съел весь пакет.

Он бросает это вскользь, небрежно, как бы в сторону, словновспомнив о том, что и Генри нужно выполнять свою часть работы. Подобные штучкион проделывает по четыре-пять раз за сеанс, а потом… потом вновь возвращается кеде.

Он уже добрался до вечера вторника. Поскольку сейчаспятница, перечислению завтраков, обедов, ужинов и перекусов нет конца. Генрипозволяет себе уйти в свои мысли. Барри его последний пациент на сегодня. Когдаон завершит длинный список своих кулинарных подвигов, Генри вернется к себе исоберет вещи. Завтра вставать в шесть часов, а где-то между семью и восемью наподъездную аллею зарулит Джоунси. Они сунут свое барахлишко в старый «скаут»Генри, который тот держит исключительно для осенних охотничьих поездок, и квосьми тридцати они уже будут держать путь на север. По дороге завернут вБрайтон, подхватят Пита, а потом и Бива, по-прежнему живущего вблизи Дерри. Квечеру они доберутся до «Дыры в стене», охотничьего домика, того, что вверх поДжефферсон-тракт, будут играть в карты в гостиной и прислушиваться к вою ветрав дымоходах. Ружья составят в угол кухни, охотничьи лицензии повесят на крючкенад задней дверью. Наконец он будет с друзьями, а это все равно что последолгих скитаний очутиться в родном доме. На целую неделю поляризующий фильтрстанет чуть-чуть тоньше. Они потреплются о прежних временах, посмеются надвозмутительно-забавными непристойностями Бивера, а если кому-то и в самом делеудастся подстрелить оленя… что ж, дополнительное развлечение! Вместе онисильны, как никогда. Вместе они все еще способны победить время.

Где-то на заднем плане фоном звучит монотонный тенорок БарриНьюмена. Свиные отбивные, пюре, жареная кукуруза, истекающая маслом, шоколадныйторт «Пепперидж-фарм», и чашка с пепси-колой, в которой плавают четыре шарикамороженого «Бен и Джеррис Чанки Манки», и яйца: жареные яйца, вареные яйца, вмешочек, всмятку, глазунья, болтунья…

Генри кивает в нужных местах, почти не прислушиваясь. Старыйтрюк психиатров.

Господу известно: у Генри и его друзей полно своих проблем.Биверу ужасно не везет в семейной жизни, Пит пьет слишком много (куда больше,чем следовало бы, по мнению Генри), Джоунси и Карла едва не развелись, а Генриборется с депрессией, которая кажется ему настолько же притягательной,насколько неприятной. Так что да, действительно, у них полно проблем. Но им всееще хорошо вместе, они все еще могут облегчить друг другу путь, озарить дорогу,и к завтрашнему вечеру они будут вместе. Целых восемь дней. И это прекрасно.

— Я знаю, что не должен бы, но рано утром проснулся отнепреодолимого влечения. Возможно, низкий сахар крови, да, скорее всего так иесть. Во всяком случае, я съел остаток фунтового торта, что лежал вхолодильнике, а потом сел в машину и поехал в «Данкин Донатс», взял дюжинупеченых яблок и четыре…

Генри, все еще думая о ежегодной охоте, начинающейся завтра,сам не сознает, что говорит, пока слова не срываются с губ. Что ж, не воробей,не поймаешь…

— Может, постоянное желание есть как-то связано с тем, чтовы считаете, будто убили свою мать. Как по-вашему, это возможно?

Барри внезапно смолкает. Генри поднимает голову и видитогромные, как блюдца, глаза пациента, впервые за все время появившиеся из складокжира. И хотя Генри понимает, что должен заткнуться — он не имеет правапроделывать вещи, не имеющие ничего общего с психотерапией, — почему-то егонесет все дальше. Возможно, отчасти причиной этому размышления о старыхдрузьях, но в основном — внезапно побледневшая, потрясенная физиономия Барри.Больше всего Генри, кажется, задевает его полнейшее довольство собой и своимобразом жизни. Его внутренняя убежденность в правильности своегосамоубийственного поведения. Какая нужда его менять, не говоря уже о том, чтобыдокапываться до истоков?

— Вы ведь действительно считаете, что убили ее, верно? —продолжал допытываться Генри, небрежно, почти беспечно.

— Я… я никогда… мне противна сама…

— Она звала и звала, кричала, что боль в груди становитсянестерпимой, но ведь вы часто это слышали, не так ли? Чуть не каждую неделю? Дачто там неделю, чуть не каждый день! Кричала сверху: «Барри, позвони докторуУитерсу, Барри, вызови «скорую», Барри, набери 911…»

Они никогда не говорили о родителях Барри. Тот в своеймягкой, неумолимой, непробиваемо-жирной манере не допускал этого. Вроде быначинает обсуждать их, и… бинго! — снова сворачивает на жареную баранину илицыпленка, а то и утку в апельсиновом соусе. Все тот же нескончаемый список. Ипоскольку Генри ничего не известно о родителях Барри, и уж конечно, о том дне,когда мать Барри умерла, упав с кровати и обмочив ковер, все еще вопя, вопя,сплошной вой трехсотфунтовой горы плоти, омерзительно тучной орущей плоти… фу,какая гнусь! Он не может ничего знать об этом, потому что никто ему нерассказывал, но все-таки знает. А Барри тогда был не таким толстым. Всего стодевяносто фунтов.

Линия. Снова она. Линия. Он не видел ее вот уже пять лет(разве что только во сне) и уже думал, что все кончено, но, похоже, ошибался.Она опять здесь.

— А вы в это время сидели у телевизора и слушали ее крики, —продолжает он. — Смотрели Рики Лейна и ели… что именно? Сырный торт Сары Ли?Мороженое? Не знаю. Но вы не обращали внимания. Пусть себе орет.

— Замолчите!

— Позволили ей вопить сколько душе угодно, и в самом деле,почему бы нет? Она проделывала это всю жизнь! Вы не глупы и понимаете, что эточистая правда. Такое бывает. Думаю, вам и это ясно. Вот и обрекли себя на рольгероя в этакой маленькой пьеске Теннесси Уильямса, просто потому что любитепоесть. Но знаете что, Барри? Рано или поздно эта страсть вас убьет. В глубинедуши вы этому не верите, но это чистая правда. Ваше сердце уже трепыхается вгруди, как заживо похороненный, бьющий кулаками в крышку гроба. Интересно,каково будет таскать на себе еще фунтов восемьдесят — сто?

— Затк…

— Когда вы упадете, Барри, эффект будет, как от рухнувшейВавилонской башни. Люди, ставшие этому свидетелями, будут толковать ослучившемся еще долгие годы. Да вся посуда с полок попадает…

— Замолчите!

Барри стремительно садится. На этот раз он не нуждается впомощи Генри. И он смертельно бледен, если не считать двух ярких розочек,расцветших на щеках.