Ловец снов - Стивен Кинг

День другой, дерьмо все то же, думает он, но радость ужеомрачена, вытеснена привычной грустью, грустью, ощущаемой как нечтозаслуженное: цена так и не позабытого предательства. Он закуривает сигарету…Давным-давно, в детстве, притворялся, что курит, но в этом больше нет нужды…

И заказывает еще кружечку. Милт приносит, но при этомворчит:

— Неплохо бы сначала что-то кинуть в желудок, Питер.

Поэтому Пит заказывает порцию жареных моллюсков и дажесъедает несколько, предварительно окунув в соус тартар, но перед тем какдвинуться по кругу в какую-нибудь забегаловку, где его не так хорошо знают,пытается дозвониться в Массачусетс, к Джоунси. Но Джоунси и Карла наслаждаютсяредким свободным вечером, и трубку берет приходящая няня, которая и спрашивает,не нужно ли чего передать. Пит едва не говорит «нет», но тут же спохватывается.

— Передайте, звонил Пит, сказал ДДДТ.

— Д… Д… Д… Т… — повторяет девушка, старательно записывая. —Он поймет, что это…

— О да, — заверяет Пит, — еще бы.

К полуночи он надирается в какой-то нью-хэмпширскойпивнушке, то ли «Мадди Раддер», то ли «Радди Матер», он так и не усек. Едваворочая языком, Пит пытается поведать такой же окосевшей телке, как когда-тосвято верил в то, что окажется первым человеком, ступившим на Марс. И хотя такивает и твердит, будто заведенная, «ага-ага-ага», он почему-то сознает, что унее только и мыслей, как бы опрокинуть еще порцию бренди перед закрытием. Ноэто ничего. Это не важно. Завтра он проснется с головной болью и ужаснымпохмельем, но все равно отправится на работу и продаст машину, а может, и нет,но так или иначе мир вертится. А вдруг удастся сбыть винно-красный«тандерберд», прощай любимая! Когда-то все было иначе, но теперь все пофигу.Наверное, и с этим можно жить, для такого парня, как он, правило большогопальца — всего лишь ДДДТ, день другой, дерьмо все то же, и хрен с ним, со всемостальным. Ты вырос, стал мужчиной, смирился с тем, что получил меньше, чемнадеялся, обнаружил, что на волшебной машинке для грез и снов висит большая табличка:НЕ РАБОТАЕТ.

В ноябре он отправится на охоту с друзьями, и этого вполнедостаточно, чтобы с надеждой смотреть в будущее… это и, возможно, классныйслюнявый, пахнущий губной помадой минет в машине от этой бухой телки. Требоватьеще чего-то — напрашиваться на лишнюю сердечную боль.

Грезы и сны — это для детей.

В комнате полумрак, как всегда, когда Генри принимаетпациентов. Интересно, что весьма немногие это замечают. Он считает, это потому,что обычно у них мозги с самого начала затуманены. Большинство из них попростуневропаты. «Леса так и кишат ими», — когда-то сказал он Джоунси, когда они быливместе, леса, ха-ха! Во всяком случае, такова его оценка — совершенноненаучная, конечно. Он глубоко убежден, что их проблемы создают нечто вродеполяризующего экрана между ними и остальным миром. По мере усиления неврозатьма внутри сгущается. В основном он испытывает к пациентам нечто вродеблагожелательного, хотя и отстраненного сочувствия. Иногда жалость. И весьманемногие выводят его из себя. К последним принадлежит Барри Ньюмен.

Пациентам, перешагнувшим порог кабинета Генри,предоставляется выбор, который они таковым не считают. И даже не сознают этого.Заходя, они видят довольно уютную, хоть и полутемную комнату, с камином полевой стене, снабженным вечными дровами: четырьмя стальными трубками,раскрашенными под березу и маскирующими газовые горелки. Рядом, подпревосходной репродукцией вангоговских «Подсолнухов», возвышается огромноемягкое кресло, в котором обычно восседает Генри. (Генри иногда говоритколлегам, что каждому психиатру следует иметь в кабинете по крайней мере одногоВан Гога.) В противоположном конце легкое креслице и диван. Генри всегдаинтересно, что именно выберет пациент. Правда, сам он слишком давно в деле,чтобы знать: выбранное впервые потом становится привычкой, и на последующихсеансах место останется неизменным. Он помнит, что на эту тему даже естьстатья, только вот забыл чья. И в любом случае он обнаруживает, что со временемтакие вещи, как газеты и журналы, съезды и семинары, интересуют его все меньше.Когда-то все было по-иному, но теперь ситуация изменилась. Он меньше спит,меньше ест и смеется гораздо меньше. Мрак просачивается и в его жизнь… тотсамый поляризующий фильтр, и Генри сознает, что даже не противится этому.Меньше яркого света — спокойнее для глаз.

Барри Ньюмен с самого начала был диванным пациентом, ноГенри ни разу не сделал ошибки, предположив, будто это имеет что-то общее с егопсихическим состоянием. Просто для Барри диван удобнее, хотя иногда Генриприходится протягивать ему руку, чтобы помочь встать, когда пятьдесят минутистекают. При росте пять футов семь дюймов Барри весит четыреста двадцатьфунтов. Это и заставило его подружиться с диваном.

Сеансы с Барри Ньюменом обычно длятся долго, поскольку тоттщательнейшим образом перечисляет все подробности своих гастрономическихпохождений. Это вовсе не означает, что Барри — гурман, о нет, совсем напротив,Барри пожирает все, что оказывается в орбите его досягаемости. В этом отношенииБарри настоящая машина для перемалывания пищи. И его память, по крайней мере вэтом отношении, донельзя идентична. Барри в гастрономии все равно что старыйдруг Генри Пит — в географии и ориентировании на местности.

Генри почти оставил попытки оттащить Барри от деревьев изаставить его прогуляться по лесу, частично из-за спокойного, но неуклонногожелания пациента обсуждать все съеденное в мельчайших деталях, отчасти потому,что Барри ему не нравится и никогда не нравился. Родители Барри умерли, оставивочень большое наследство, положенное на трастовый фонд до тридцатилетия сына.Тогда он сможет его получить, при условии, что будет продолжать психотерапию.Если же нет, основная часть останется в трастовом фонде до его пятидесятилетия.

Генри сомневается, что Барри Ньюмен доживет до пятидесяти.Кровяное давление Барри (как он с гордостью объявил) — сто девяносто на стосорок. Холестерин огромный. Настоящая золотая жила липопротеинов.

— Я ходячий инсульт, я ходячий инфаркт, — твердил он сликующей торжественностью человека, способного высказать жесткую неумолимуюистину, потому что в душе сознает, что подобный конец не для него, о нет, недля него.

— На ленч я съел два двойных бургера, — рассказывает онсейчас, — я люблю именно такие, потому что сыр в них еще горячий.

Его пухлый рот, странно маленький для человека подобныхразмеров, чем-то напоминающий рыбий, сжимается и подрагивает, словно пробуяэтот восхитительно горячий сыр.

— Запил молочным коктейлем, а на обратном пути прихватилпарочку шоколадок. Потом подремал немного, а когда проснулся, сунул вмикроволновку пакет замороженных вафель. Знаете, этих, хрустящих, «Легго-эгго».