Вестники Судного дня - Брюс Федоров

Думать так, скорее всего, является верхом политической близорукости или сознательным упрощением интеллектуальных качеств постреволюционного руководства советской страны. Неужели так можно воспринимать Сталина, считая его в чем-то схожим, скажем, с партийными назначенцами эпохи Горбачева или деятелями последовавшего за ним периода, для которых служебная карьера на пути к вершинам государственной власти строилась по принципу пересаживания из одного кабинета в другой, только размером побольше, и демонстрацией больше громогласной, нежели чем безмолвной, но всегда беспрекословной до поры до времени лояльности?

Можно ли подобную оценку применить к хитроумному кавказцу, начавшему формировать свой ум и волю ещё в годы отвязной и бесшабашной молодости в качестве главаря лихих абреков, устраивавших засады на купеческие караваны на каменистых дорогах в горных лесистых урочищах? Разве он не был достойным сыном седого Кавказа, где природная насторожённость и готовность к отпору впитываются с молоком матери, а ощущение надвигающейся беды или угрозы воспринимается не через слова, а на интуитивном уровне? Разве потом он не доказал свои качества природного стратега, когда сформировался как убежденный марксист и одновременно как отчаянный организатор налетов на Тифлисские и Бакинские банки с целью пополнить скудеющую казну родной для него социал-демократической партии? А чего стоят бесконечные интриги, подсиживания и шельмования в непримиримой политической среде, которой он посвятил столько лет, уверовав в коммунистическую теорию, и выжил, выстоял и превзошел других, может быть, не менее умных и изощренных.

Тот, кто прошёл тернистой извилистой дорогой борьбы за власть, несомненно достоин другого восприятия.

Сталину нужны были эти два бесконечно долгих, но жизненно необходимых года. Хотя бы два. Только тогда можно было надеяться, что советская промышленность нарастит темп и вместо имевшихся в распоряжении у Красной Армии 1500 танков Т-34 выдаст желаемые 10 000. Рассчитывать, что к этому времени выстроятся бесконечными рядами знаменитые и лучшие в мире орудия конструктора В. П. Грабина, а летчики-истребители наконец пересядут с «Ишачков И-16» на современные Лаги, Илы, Миги, гордость последующего поколения героев-авиаторов.

А новое колхозное сельское хозяйство наконец сполна засыплет в закрома Родины янтарное ржаное и пшеничное зерно, которого так не хватало народу все мирные годы, потому что страны Запада соглашались отдавать молодой и такой упрямой советской стране свои паровозы и автомобили не за кормовую, а только за первоклассную столовую пшеницу, отказываясь от золота и предметов искусства. Все они надеялись, все ждали, что эта непонятная, неугомонная и такая непредсказуемая держава, страшная своим глубинным могуществом, наконец распухнет от голода, лопнет и рассыплется на мелкие осколки, которые с радостными кликами бросятся подбирать осатаневшие от долготерпения империалистические хищники.

И об этом он мог сказать только немногим. Может быть, Ворошилову, может быть, Молотову, может быть, кому-то ещё? Это могли быть только люди, которые были сто раз проверены и связаны с ним ещё тогда, с тех дореволюционных лет, времён непримиримых боев гражданской, которые не дрогнули в ходе взаимных самоистребительных политических баталий с разномастными партийными уклонистами: право-левотроцкистами, трудовиками или другими стяжателями славы и власти на поприще всевозможных интерпретаций теории Маркса и Энгельса.

Он знал цену человеческому тщеславию, неуспокоенности и вечно зудящему чувству первенства. Он знал, как предают даже самые, казалось, смелые и надежные. И поэтому понимал, что невозможно заткнуть все бреши и не допустить почти неизбежного перетекания сверхсекретных сведений из-за стен Кремля в другие европейские столицы: в Лондон и, безусловно, в Берлин. Не испытывал заблуждения в том, что можно в одночасье перестроить все умы и настолько укрепить духовные и нравственные силы всех советских людей, чтобы они оказались готовы для отражения вероломной агрессии. А потому пусть пока что фашизм считает, что мы «верим» ему, что наши войска не пересекут новую границу и останутся на рубежах старой. И поэтому все возможные в тех условиях мобилизационные мероприятия были позволены только далеко за Уралом, откуда в ноябре 1941 года явятся прекрасно обученные и полностью укомплектованные оружием и тыловым обеспечением дивизии.

Зачем тогда удивляться, как и откуда пришла эта неожиданная спасительная помощь? Из-за каких дремучих сибирских лесов, хрустальных рек и голубых, как небо, озёр вылилась эта необоримая сила?

А пока противник пусть видит, засылая в мирное русское небо свои «рамы», самолеты-разведчики, что наша авиация сосредоточена на немногих открытых аэродромах, а танки спокойно стоят в своих ангарах, что полевые войска расслабленно размещены в своих летних лагерях и неспешно готовятся к плановой учебе.

Пусть эта информация по незримым каналам стекается в Берлин и успокоительным грузом ложится на стол начальника оперативного управления немецкого генерального штаба в виде разведывательных донесений из разных источников. Пусть внушит она военному и политическому руководству Германии, что Советский Союз верен положениям союзнического по сути германо-советского Договора, известного более как Пакт Риббентропа – Молотова, и что ни И. В. Сталин, ни члены политбюро партии, ни начальник генерального штаба РККА К. Г. Жуков и министр обороны С. К. Тимошенко даже не помышляют о войне с Германией.

Как хотелось, чтобы Гитлер и его камарилья сделали такой вывод и повременили с приведением в действие плана «Барбаросса» и занялись бы уже начатыми, но ещё не доведенными до конца делами на Западе, и прежде всего, борьбой с Англией.

А ведь так думать было бы со многих точек зрения логично, не открывать же в конце концов второй фронт против восточного гиганта.

Ведь к этому взывали все классические выкладки военной стратегии, содержавшиеся в работах талантливых немецких военных теоретиков Мольтке и Клаузивица. Ведь не сумасшедший же в конце концов Адольф, вождь немецкого народа, чтобы сражаться одновременно с двумя противниками.

Не мог же он не понимать, что Великобритания, воюя с генерал-фельдмаршалом Роммелем за свои колонии на Ближнем Востоке, готовится перенести войну и на европейский континент, с юга ли через Италию, или перепрыгнув через Ла-Манш, с севера. Как доведётся. Рано или поздно. Не важно. Ведь об этом говорили Гитлеру его самые верные и неукоснительно преданные идеям национал-социализма исполнители его преступной воли, лучшие командующие немецкой армией – Вальтер фон Браухич, Теодор фон Бок, Ханс фон Клюге, Вальтер Лист и Манштейн.

И для того, чтобы такое решение сложилось в воспалённых головах новоявленных завоевателей мира, СССР готов был делать вид, что отмобилизованные и вооруженные до зубов немецкие войска, сосредоточенные вдоль берегов Буга и Немана, находятся там только для того, чтобы в глубоком тылу в тысячах километров от атлантического побережья Франции и Средиземного моря завершить мобилизационные приготовления для дальнейшего броска в аравийские пустыни с выходом к нефтяным промыслам Ирака и Ирана и в последующем развития наступления на Индию, сокровищницу, житницу и ресурсную базу Британской империи.