Дочь Волка - Виктория Витуорт

Только убедится, что с Эппл и Марой все в порядке.

А что, если не в порядке? Что, если Атульф просто бросил их в поле отвязанными? И даже все еще под седлом? Тогда ей придется их ловить.

Элфрун уже начала подниматься на ноги, но застыла, так и не распрямившись.

Отец может выйти из шатра, прежде чем она вернется. А что, если король спросит о ней? А что, если она вдруг снова испачкается? Тогда, если ее не убьет отец, это определенно сделает бабушка. Поэтому Элфрун снова упала на скамью, стараясь сохранить лицо спокойным и держать руки сложенными, а спину прямой. Но скамейка была жесткой и, казалось, становилась все жестче и жестче; у нее уже болел от долгого сидения зад, а растертым до волдырей ногам было жарко, больно и тесно в негнущихся кожаных башмаках, которые она надевала очень редко. Сидя тут одна, она чувствовала себя ужасно неловко, но все равно так было лучше, чем если бы вернулся Эдмунд. Продолжало светить солнышко, жаворонки Дейры[10] вкладывали всю свою душу, распевая хвалебные песни весне в пасхальном небе, а снизу, от реки, до Элфрун доносились плеск воды и веселый смех. Ей даже стало казаться, что она может различить радостные вопли Атульфа.

Абархильд и так уже сильно рассержена на нее за то, что она участвовала в скачках с мальчиками. А что будет, если она застукает Элфрун купающейся?

Теперь она слышала еще какие-то голоса – говорили на повышенных тонах, но уже где-то близко.

Да нет, это были крики. И раздавались они из шатра короля.

Она внутренне ощетинилась, даже не заметив этого.

И не она одна. Все вдруг застыли, и руки привычно дернулись к рукоятям отсутствующих мечей. Женщина в коричневом платье и тот юноша стояли теперь рядом. Он смотрел на шатер, но взгляд женщины был устремлен на противоположную сторону поляны. Элфрун вдруг поняла, что та смотрит на нее. Вероятно, ей – Свита, ее звали Свита, – как и Элфрун, было не по себе в толпе занервничавших мужчин.

После вспышки эмоций голоса в шатре стихли, словно там с опозданием вспомнили о многочисленных ушах, жадно слушавших за раскрашенными и вышитыми стенами королевских покоев. И сколько она ни прислушивалась, больше так ничего и не услышала.

Еще несколько глухих и тягучих ударов сердца – и мир вокруг снова задышал спокойно.

В просвете полога, под кистями, украшавшими его, появилась чья-то тень, и на дневной свет, покачиваясь, вышел ее отец. Сначала она подумала, что он просто ослеплен ярким солнцем, но затем поняла, что он едва не рычит от злости, – таким злым она еще никогда его не видела. Он направился прямо к ней.

– Вставай!

Она вскочила на ноги.

– Что? Что случилось? Король теперь хочет видеть меня?

Но он крепко схватил ее за локоть и развернул в сторону, противоположную шатру.

– Папа! Ты делаешь мне больно.

Глаза. Повсюду эти следящие за ними глаза.

Даже ей было ясно, что глаза эти подметили и гнев отца, и потерю им самообладания.

– Папа! Это я что-то сделала не так?

Он как будто очнулся.

– Ты, детка? Нет, вовсе нет. – Он оглянулся. – Но здесь я не могу говорить. Это не для посторонних ушей, – добавил он, но все же ослабил хватку.

Уши и глаза. А еще языки, готовые перекрутить все, что до этого восприняли глаза и уши. Ей мучительно захотелось в спасительную гавань родного Донмута, где ей знакомы все и каждый.

Радмер снова смотрел поверх ее головы на королевский шатер.

– Проклятье!

Но тут перед ними, заслоняя солнце, вдруг, словно ниоткуда, возник человек-бык.

– Так это и есть та девочка? – Он протянул к ней руку.

Радмер тут же встал между ними.

– Ты уже слышал мой ответ, Тилмон.

– Подумай еще раз. – Тилмон, оглянувшись, бросил взгляд на королевский шатер.

– Не обижай меня. Безземельный изгнанник. Изменник. Может, король и говорил с тобой, но он по-прежнему сомневается как в твоей преданности, так и в преданности Элреда. – Элфрун показалось, что ее отец ощетинивается и издает тихое угрожающее рычание. – И он прав.

Кто-то коснулся ее локтя, и она вскрикнула от неожиданности.

Это была та приземистая женщина в коричневом платье. Вблизи она очень напоминала Элфрун ежа – блестящие черные глаза, маленькое лицо, сладкая улыбка. Покрывало на ее голове немного перекосилось, отчего на виски выбились тугие вьющиеся пряди темных с сединой волос.

– Радмер.

Отец Элфрун сдержанно кивнул в ответ:

– Свита.

Свита стала между мужчинами.

– Мы ведь теперь на одной стороне. По крайней мере хоть взгляни на моего мальчика. – Ее душевный низкий голос звучал небрежно и беззаботно.

– Исключено, и думать нечего. – Радмер отвернулся от них.

Но, к удивлению Элфрун, женщина чуть ли не интимным жестом взяла его за рукав и, приблизившись к нему, еще больше понизила голос:

– Верит нам Осберт или нет, он в нас нуждается. Он чувствует, куда дует ветер. – Она повернулась к Элфрун, смерила ее долгим изучающим взглядом, а затем снова посмотрела на Радмера. – Почему бы нам не оставить прошлое в прошлом? – убедительным, рассудительным тоном добавила она. – Мы ведь когда-то были добрыми друзьями.

Он высвободился и сделал шаг назад, так что она уже не могла дотянуться до него.

– Ни за что.

– Но почему, Радмер? Тебе ведь все равно придется ее куда-то пристроить. – Тилмон издал какой-то странный звук, который мог быть как смехом, так и рычанием, но Свита проигнорировала его. Она по-прежнему улыбалась. – Это ведь легко и просто, Радмер. А ты все усложняешь.

Весла с громким скрипом сделали последний долгий гребок. Гребцы подняли их в самое верхнее положение, так что вода закапала вниз, а лодка с уже вынутой из гнезда мачтой по инерции заскользила через камыши. Несмотря на хмурый вечер, в камышах кипела жизнь – повсюду сновали маленькие коричневые птички. Хоть сейчас этого уже и не скажешь, но непогода бушевала сутки напролет, и команда выбилась из сил.

Финн со своей котомкой из ивовых прутьев, пригнувшись, балансировал на носу, готовый прыгнуть на одну из маленьких болотных кочек, как только капитан поднимет руку.

Однако вместо этого Туури поманил его к себе своим скрюченным пальцем. Финн поставил свою котомку и, переступая через скамейки для гребцов, сваленные тюки и храпящих членов команды, свободных от вахты, направился туда, где возле гнезда кильсона[11] стоял старик. У его ног сидела Аули, вырезавшая ножом новую костяную флейту.