Дочь Волка - Виктория Витуорт

– Мы прибыли раньше, чем планировали, – сказал капитан. – На добрую пару недель. Но мы должны поймать ветер, когда он появится. – Его обветренное лицо ничего не выражало.

Финн кивнул. Он хорошо помнил эти болота в Линдси, и поэтому ему хотелось еще засветло ступить ногой на твердую землю и добраться до большого монастыря в Бардли, где его помнили с прошлого лета. Он знал, что там его ждет сердечный прием и место у огня. На рынке в Хедебю ему удалось купить прекрасный восточный ладан, пахнущий летними розами и завернутый в промасленный пергамент, а эти маленькие глиняные сосуды со святой землей, маслом и водой прибыли, как ему было сказано, из Иерусалима и были доставлены к Балтийскому морю по длинным рекам. У него был также его обычный набор безделушек и случайных предметов. Добрые братья-монахи из Бардли будут довольны. Он доберется до Бардли, а затем, замыкая большой круг, сделанный им за год, продолжит путь, который приведет его, в конечном счете, на север. Они с Туури все обговорили. Эта петля, совершенная против хода солнца, замкнется, когда он пройдет по старой дороге до Барроу и паромной переправы, а дальше по реке Уз до Йорка, навещая по пути все монастыри и поместья, протягивая одну руку для дружеского приветствия, но вторую держа недалеко от своего кинжала на поясе.

Финн ждал, борясь с нетерпением. Он знал, что Туури не станет держать его здесь просто для того, чтобы пожаловаться на ветер и плохую погоду. Проследив за взглядом старика, он посмотрел в дальний конец лодки, где лежали Мир и Холми, – они крепко спали, привалившись к широкой волосатой спине Варри. Парни большую часть дня непрерывно боролись со снастями и ветром, и он не обижался, что они заснули, хотя и был опечален, поскольку не сможет пожелать им на прощанье счастливого пути и удачи. Пройдет много времени, прежде чем он увидит их снова, – а может, и не увидит больше никогда. В его внутреннем мире не было места самоуспокоенности и удовлетворению.

– Ты знаешь, что нам нужно.

Финн кивнул. Конечно, он знал это. Им нужно было знать, на какое расстояние лодка сможет подняться по реке при отливе. Как далеко видно из дверей поместья. Какое количество вооруженных людей вероятнее всего будет находиться в конкретный день под конкретной крышей. Золотые у них кресты и подсвечники или из позолоченного серебра, серебряные или из посеребренной бронзы. Его задачей было все подмечать и ничего не забывать, задерживаться за столом или у рыночного прилавка, когда заключаются большие сделки, когда мозги людей заняты другими вещами и никто не обращает внимания на учтивого бродячего торговца, за исключением разве что пары девушек, которым он успел улыбнуться. Он выполнял свою работу в судоходной части рек Шаннон и Лиффи, в болотистых низинах Дорстада и на Сене, а в прошлом году Туури впервые привел его и всех остальных к берегам Англии.

В его ноше самым ценным была именно эта его осведомленность – лишенный веса, невидимый, но очень дорогой товар.

– Ты знаешь эти края.

– Знаю. – Финн сглотнул.

Голос его был хриплым, и горло до сих пор болело из-за того, что на ветру все время приходилось кричать.

– Мы пойдем на север Хамбера[12].

– Раньше вы говорили, что на реку Тис.

– Ну да, вероятно, на Тис. Пока что, по крайней мере. Но там есть один человек, который хочет поговорить с нами. – Обветренное морщинистое лицо Туури скривилось в лукавой щербатой улыбке. – Он хочет заплатить нам. Хочет, чтобы мы переговорили с нашими друзьями. Встретимся в Хамберсайде. Примерно на равноденствие.

– А где в Хамберсайде?

– В кирке[13] Бартона. На берегу. Это большая кирка. Помнишь ее?

– Хотите, чтобы я пришел туда?

– Нам надо будет, чтобы ты нам кое-что рассказал.

Финн снова кивнул.

– Я буду там. На равноденствие. Через пять месяцев.

– Два дня до него и два после, – уточнил Туури. – Бартон, запомнил?

Лодка уткнулась в островок плотных зарослей камыша. Высоко над головой на север тянулся косяк гусей. Финн поднял свою котомку, забросил ее за спину и приготовился прыгать.

Фредегар опустил взгляд на свои руки; переплетенные пальцы были сцеплены так крепко, что он чувствовал каждую косточку под тонкой кожей болезненного землистого цвета. Расцепив руки, он стиснул их в кулаки так, что суставы побелели, а ногти впились в плоть. В животе ощущалась уже знакомая зябкая тяжесть, словно в желудке лежал неперевариваемый комок холодного овсяного пудинга, хотя воздух в церкви был теплым и спертым. Pro Deo amur…

Но все утро он чувствовал себя неплохо и не поднимая головы трудился на своем винограднике, используя ножницы, корзинку и маленькую мотыгу. Там не нужно было ни с кем говорить и даже просто поднимать взгляд от вытянувшихся рядами виноградных лоз, которые так трудно подрезать. Все хорошо было и позавчера, когда он по колено в грязи возился в камышах рыбного пруда, высоко подобрав рясу и подставляя бритую голову горячему весеннему солнцу. И только когда снова послышался тонкий бронзовый голос колокола, тьма в очередной раз начала подползать с боков, ограничивая поле зрения и сдавливая легкие.

Он сделал длинный прерывистый вдох и на выдохе пропел своим чистым тенором, который прозвучал не хуже монастырского колокола: «И уста мои возвестят хвалу Твою»[14].

Но поднять взгляд и встать вместе с остальными братьями означало бы, что ему придется смотреть на хор, на шеренгу новых послушников и облатов[15] монастыря Корби, а это было для него невыносимо. Юные, светлые лица, такие розовые и чистые под аккуратной монашеской стрижкой. Innocentes, невинные; не это ли слово заставляет его думать о них? По-латыни innocere означает «не причинять вреда», а вот это уже неправильно. Эти мальчики могли причинить вред – да еще какой! – своими мыслями, своими словами и поступками, тем, что они уже сделали, и тем, что сделать не удалось. Что же тогда получается? Ignorantes – несведущие? Они не догадывались, что может произойти с ними здесь, в их земной обители. Даже здесь.

О Господи, поспеши, чтобы помочь нам.

Лучше уж умереть теперь, молодым и несведущим, чем пережить то, что может ожидать в будущем.

– Отец, вас хочет видеть отец настоятель.

Фредегар кивнул мальчику и повернул в левое, темное крыло церкви, ведущее к небольшому каменному залу, где их новый настоятель проводил беседы.