Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга VI - Алексей Ракитин

вечера, что зуд писательства, посетив однажды, не оставляет более графомана наедине. Слова эти полностью применимы к Мариону Айре Стауту. Начиная с середины мая 1858 года он начал кропать письма и рассылать их по редакциям местных газет — прежде всего, «The New York herald» и «Rochester papers», требуя публикации. Тексты, выходившие из-под его пера, с точки зрения жителя XXI века, представляются совершенно бессмысленными.

Поскольку сидеть в камере смертников было и скучно, и грустно, Марион Айра решил развлечь себя написанием писем.

Так, например, в одном из писем он в весьма витиеватых выражениях рассуждает о том, что многие жители штата беспокоятся, кого же он выбрал в духовные наставники… но беспокоиться этим добропорядочным гражданам не следует, поскольку выбор ещё не сделан… за право быть его духовниками борются аж даже 3 уважаемых священника, из них 2 профессора богословия — преподобный Бордмен (Boardman), профессор Каттинг (Professor Cutting) и профессор Хотчкинс (Professor Hotchkins) … и как только он — Марион Айра — сделает выбор, то непременно сообщит об этом через газеты населению штата.

Вы представляете, смертник через газеты будет оповещать жителей штата о том, кого именно выберет своим духовным пастырем! Трудно отделаться от ощущения, что летом 1858 года у Мариона Стаута крепко «поехала крыша», и притом «уехала» далеко. Это ни в коем случае не попытка автора пошутить — повод для иронии мало подходящий! — это вполне серьёзное подозрение.

Тексты Стаута при всей их внешней вычурности и явном стремлении автора продемонстрировать изящный слог удивительно беспомощны и бессмысленны. Это нагромождение пустых фраз, очень похожее на литературное творчество душевнобольных. Ломброзо представил замечательные образчики подобных творений, но произошло это гораздо позже, так что жители штата Нью-Йорк в 1858 году при всём желании не могли бы понять, что читают писания нездорового человека.

В период с середины мая до середины октября 1858 года — то есть за 5 месяцев — Марион Айра опубликовал в газетах порядка 15 посланий. Автор должен признаться, что испытывал соблазн привести здесь одно из таких писем, но отказался от этой затеи по двум причинам. Во-первых, ни один здравомыслящий читатель «Загадочных преступлений прошлого»[1] не станет тратить время на прочтение 5-6-7 тыс. знаков бессмысленной галиматьи. А во-вторых, если я позволю себе подобное столь обширное цитирование, но наверняка найдутся люди, которые заподозрят автора очерка в стремлении растянуть повествование без должной для того необходимости. А подозрения таковые несправедливы, автор старается всегда писать настолько коротко, насколько это возможно [хотя, боюсь, не всегда это получается, ибо написать короткий, но ёмкий текст очень сложно].

Может показаться удивительным, но творчество Мариона нашло поклонников, точнее, поклонниц, очевидно, с нестабильной психикой, поскольку нормальный человек извергаемую им на бумагу жвачку для мозга попросту не осилил бы. Некоторые из поклонниц стали навещать убийцу в окружной тюрьме — это может показаться невероятным, но в середине XIX века режим содержания в каком-то отношении был мягче нынешнего. С одной из поклонниц Марион договорился о её помощи в осуществлении им самоубийства.

Да-да, после того, как прошение о помиловании губернатор штата Нью-Йорк отклонил, Марион решил наложить на себя руки, не дожидаясь того, пока это сделает палач. 12 октября 1858 года эта женщина — имя и фамилия её не оглашались и скоро станет ясно, почему — явилась на очередное свидание с Марионом, в ходе которого передала тому яд.

Через несколько часов — перед тем, как принять яд — узник написал матери прощальное письмо. Автор позволит себе в этом месте небольшую цитату сего литературного продукта, буквально пару предложений: «А теперь, матушка, ты послушай меня внимательно. Позволь мне сказать, что на основании этой книги, называемой Библией, существует воистину бессмертный и по-настоящему светлый мир, где вечно царят покой и счастье. Искренней молитвой и покаянием, истинной верой во Христа, чистой и святой жизнью можно достичь этого мира бессмертной красоты и совершенства. Хоть ты и жила, матушка, праведной христианской жизнью, но более глубоким чувством и чистотой веры ты сильнее вдохновишься величием истины и станешь ближе к Спасителю мира. Эта Библия, простая вера и молитва будут тебе опорой и утешением во всех бедах, и утешат на ложе смерти надеждой на счастливое бессмертие.»[2]

Этот поток сознания адресован матери и написан он — секундочку! — циничным убийцей, не раскаявшимся в содеянном преступлении. Особый подтекст этому письму придаёт то обстоятельство, что написано оно человеком, принявшим решение покончить жизнь самоубийством, что с точки зрения христианской Веры является тягчайшим грехом. Итак, задумайтесь над бэкграундом этого послания — человек, уже совершивший смертный грех [убийство] и намеревающийся совершить новый смертный грех [самоубийство], пишет нравоучительное письмо матери, в котором что-то там толкует про Библию, Христа и «мир бессмертной красоты». И ведь в его голове никакого когнитивного диссонанса не возникало… Поразительно!

Отправив письмо для опубликования в редакцию «Rochester papers» — ну а как ещё можно посылать письма матери?! — Марион Айра принял яд. Он сильно отравился, крепко мучился, но рвотный порошок и целительные клизмы не позволили ему умереть раньше времени. Ну, свезло так свезло, не поспоришь, не зря ведь народная мудрость гласит: Бог принимает не готового, а поспелого… Вечером того же самого 12 октября приняла яд и та самая женщина, что раздобыла для Айры Стаута отраву. Дамочка написала прощальную записку, в которой объяснила случившееся, и… подобно Мариону не умерла. По-видимому, она что-то напутала с дозировкой, а возможно, что-то напутал аптекарь, заподозривший, что конская доза стрихнина приобретается вовсе не для потравы крыс.

Как бы там ни было, двойного суицида не случилось. Трагедия обратилась позорным фарсом и простынями, испачканными фекалиями, уж простите автора за натурализм [в данном случае он вполне уместен]. Коронерское жюри рассматривало вопрос о выдвижении обвинения в адрес женщины, но в конечном итоге от этого решено было отказаться, поскольку поведение малоумной дамы было объяснено её любовью к смертнику и чрезмерной экзальтацией. Чтобы не позорить женщину, её имя и фамилия были скрыты от общественности. А вот прощальное письмо Мариона Айры Стаута матери было опубликовано в газете без сокращений.

Начало заметки с текстом письма Мариона Стаута матери, написанного за несколько часов до попытки самоубийства.

Вообще же, трудно отделаться от ощущения, что с героем настоящего повествования всё получалось как-то не так, как должно — и убил он как-то нелепо, и