Три легенды - Михаил Кликин

Надо только верно подобрать слова, выстроить фразы.

Это так просто.

Надо угадать…

А это так сложно…

С чего начать?

Чем закончить?..

Старший слаб. У него сильное тело, острый меч. Он привык убивать. Он – Прирожденный. Но глубоко-глубоко в его глазах прячется неуверенность. Паурм встречал таких людей. Людей, которых можно убедить в том, что черное – это белое, а белое – черное. Главное – подобрать слова, угадать…

Старший слаб.

А младший подчиняется слабости…

Паурм усмехнулся.

Все же он надеялся выжить…

Закончив трапезу, Лигхт поднялся, потянулся. Вслушался в звуки бъющейся снаружи бури, коснулся рукой содрогающейся под порывами ветра стены, поднял голову, посмотрел на подтекающий потолок. Подошел к крохотному оконцу, затянутому какой-то прочной мутной пленкой, возможно бычьим мочевым пузырем или чем-то подобным, попытался рассмотреть, что творится на улице. Естественно, ничего не разобрал. Пробормотал:

– Темно.

Дирт бросил в огонь последнее полено. Сказал:

– Дров больше нет.

– Что? – повернулся к нему Лигхт.

– Дрова кончились.

– А… Вон, на стенах полок сколько. Чем не дрова? Сдирай, ломай, подбрасывай.

– Да и стол-то нам особенно не нужен.

– Верно…

Они помолчали, слушая беснующуюся непогоду. Потом Лигхт спросил:

– Овес у нас остался?

– Самая малость.

– Тогда побереги. Лошадей покормишь утром.

– У нас отруби есть. И хлеба еще много.

– Если мы действительно застряли здесь надолго, то и хлеб не пропадет…

В избушке было темно, только возле открытого очага метались по полу, по стенам алые всполохи, освещали сидящего Дирта, румянили ему лицо.

– Может мне дадите какую-нибудь корочку пожевать? – попросил из тени практически невидимый Паурм.

– Боишься умереть от голода? – усмехнулся Лигхт.

– Мертвецам еда ни к чему, – хмыкнул Дирт.

– А ты попробуй, укради у нас корочку. Мы можем даже отвернуться ненадоло.

Прирожденные рассмеялись.

– Ладно, – посерьезнев, сказал Лигхт. – Еду надо зарабатывать. Рассказывай обещанную историю. Самое время – делать уже нечего, а спать, вроде бы, рано.

– А я бы прямо сейчас прилег, – Дирт демонстративно зевнул.

– Рано! – отрезал Наставник. – Учись бороться со своими желаниями… Эй, как там тебя? Паурм, начинай рассказ! Надеюсь, мне не придется жалеть, что я подарил тебе несколько дополнительных часов жизни.

– У меня во рту пересохло, – негромко сказал пленник.

– Дирт, влей ему в глотку немного воды.

– Чаю?

– Обойдется. Сырой воды.

Дирт неохотно поднялся, поставил немытую плошку под падающие с потолка капли. Усмехнулся:

– Вода самая что ни на есть свежая.

Когда миска наполовину наполнилась, он поднес ее к губам Паурма. Сказал с издевкой:

– Можешь попытаться вылизать ее, там на стенках остался жир, заодно и поешь. Надеюсь, язык у тебя достаточно длинный.

Паурм прикусил край миски, вытянул губы трубочкой, шумно всосал воду, сглотнул.

– Напился? – спросил Лигхт.

– Нет.

– Не тяни время! Начинай! А если рассказ нам понравиться, то получишь еще воды. И, кто знает, может и кусок хлеба впридачу.

– Тюремная трапеза, – хохотнул Дирт, возвращаясь к очагу. – Ты же сейчас узник.

– Вместе сидим, – тихо и угрюмо заметил пленник. На его слова не обратили внимания, а, быть может, просто не услышали.

– Начинай! – вновь приказал Лигхт.

– Хорошо… – Паурм откашлялся, прохрипелся, сплюнул на пол мокроту. – Присаживайтесь поудобней. История длинная.

– Вот это дело, – сказал Лигхт, пододвигаясь поближе к огню. – Не люблю коротких историй.

Паурм подождал, пока Прирожденные устороятся. Прикрыл глаза. Выдержал паузу.

– Ну? – поторопил Лигхт.

И Паурм заговорил:

– Бывает – большая серая птица сядет ночью на крышу дома, рассмеется, словно человек, рявкнет медведем, пролает собакой. Разбудит хозяина, и он откроет глаза, глянет на жену рядом, торопливо прошепчет молитву…

Бывает – изъеденная луна заглянет в окно, осветит беременную женщину, побелит ей лицо, выседит волосы. Серебряное холодное свечение заползет украдкой в горло, выстудит утробу…

Бывает – злой человек глянет искоса дурным глазом, плюнет на тень, придавит ногой…

И тогда рождается мальчик, глаза которого искрятся позолотой. Мальчик, на руках у которого нет ногтей.

Сын не своих родителей.

Прирожденный воин…

Воином он родится. Воином он является с самого первого дня жизни. И в этом нет его заслуги.

А бывают другие. Те, кто воинами становятся.

И среди них бывают те, кто воинами остаются навсегда…

Паурм забыл кто он, где он. Медленно, нараспев вел он свой рассказ. Слегка раскачивался в такт словам. И в голосе его слышалось множество голосов.

Прирожденные внимательно слушали.

Шесть домов стояли на холме. Шесть бревенчатых изб. Они походили друг на друга, как братья-близнецы. При рождении, сразу после постройки, они вообще были неотличимы друг от друга, ведь ставила их одна плотницкая артель, строила просто, без затей, единым махом всю деревню, всю под одну гребенку. И потому вышли дома как две капли воды похожими друг на друга и снаружи и внутри. Но годы меняют близнецов. Плотники ушли, в дома заселились люди и стали жить, меняя облик своих жилищ, пристраивая сарайчики, перекрывая крыши, украшая резными наличниками окна. Внешний вид домов менялся, но срубы все равно выдавали, что все они – близнецы-братья.

Время шло. Люди уезжали, умирали, менялись поколения, а дома все стояли и потихоньку старели. Чернели бревна, понемногу перекашивались стены; снег, ветер и дождь, то попеременно, то все вместе обдирали дранку с крыш. Но бригада плотников знала свое дело, и прочные срубы по-прежнему были крепки.

Шесть изб стояли на холме. Хотя нет, их было больше. Целая деревня. Небольшое сельцо. Но только эти шесть были жилыми. Остальные давно заросли бурьяном и крапивой, их двери пустили корни в землю, стропила сгнили, крыши провалились, в оконных проемах и печных трубах ночами завывал ветер, и казалось, что это сам дом плачет, брошенный и ненужный. Забытый. Одинокий.