Долгий путь домой - Луиз Пенни

Он ее предупреждает.

Однако расстаться с привычкой было нелегко, в особенности еще и потому, что потери могли оказаться колоссальными. И она чуть не утратила все, что имела. Из-за пули. Из-за иглы. Из-за крохотной таблетки.

Ее мать тоже чуть не потеряла все.

Им обеим позвонили посреди ночи: «Приезжайте немедленно. Сейчас же. Пока не поздно».

Они не опоздали.

Ее отец и Жан Ги смогли выздороветь, однако Анни сомневалась, что ей и ее матери удастся исцелиться. От ожидания звонка посреди ночи.

Но сейчас они были в безопасности. Здесь, на веранде. Анни видела прямоугольник света в окне гостиной. Там сидели ее отец и Жан Ги. Тоже в безопасности.

Пока.

Нет, одернула она себя. Нет никакой угрозы.

Когда же она по-настоящему поверит в это? А когда поверит ее мать?

– Ты можешь себе представить, как папа каждое утро приветствует на деревенском лугу восход солнца?[18]

Рейн-Мари рассмеялась. Забавно, но она могла это представить. Возможно, картина была бы не самая приглядная, но она почти видела Армана за подобным занятием.

– Он правда поправился? – спросила Анни.

Рейн-Мари повернулась в кресле и взглянула на лампу над дверью. То, что началось легким постукиванием о стекло, превратилось в остервенелое биение насекомого, рвущегося к теплу и свету, спасающегося от холодной тьмы. Это действовало ей на нервы.

Она снова посмотрела на Анни, прекрасно понимая, о чем спрашивает дочь. Анни видела, что отец набирает физическую форму, но ее заботило то, что было незаметно для глаз.

– Раз в неделю он встречается с Мирной, – сказала Рейн-Мари. – Это идет ему на пользу.

– С Мирной? – переспросила Анни. – С Мирной? – Она показала на «финансовый блок» Трех Сосен, состоящий из универсама, пекарни, бистро и магазина «Книги Мирны, новые и старые».

Рейн-Мари поняла, что ее дочь знает Мирну только как владелицу магазина. Собственно говоря, она всех деревенских знала только по их нынешней жизни, а не по прежней. Анни понятия не имела, что эта крупная черная женщина, продающая старые книги и помогающая ее родителям в саду, – доктор Ландерс, бывший психотерапевт.

Рейн-Мари стало любопытно, как новые обитатели Трех Сосен будут воспринимать ее и Армана – супружескую пару средних лет из дома, обитого светлой вагонкой.

Не покажутся ли они слегка рехнувшимися сельчанами, которые делают букеты из сорняков и сидят у себя на крылечке со вчерашним выпуском «Пресс»? А может, их будут знать только как хозяев Анри?

Узнают ли когда-нибудь новые обитатели деревни, что прежде Рейн-Мари была старшим библиотекарем Национальной библиотеки и архива Квебека?

Будет ли это иметь для них значение?

А Арман?

Что будет думать новоиспеченный житель Трех Сосен о его прежней жизни? Возможно, вообразит, что Гамаш сделал карьеру журналиста, подвизаясь в интеллектуальной и совершенно заумной ежедневной «Девуар». Что он проводил дни, сидя в потертом кардигане и сочиняя длинные колонки, посвященные вопросам политики.

Более проницательные, вероятно, выскажут предположение, что Арман преподавал в Монреальском университете. Принадлежал к этакому типу добродушных профессоров, помешанных на истории, географии и на том, что происходит на стыке данных дисциплин.

Придет ли в голову новичкам в Трех Соснах, что человек, кидающий мячик немецкой овчарке или потягивающий виски в бистро, когда-то был самым знаменитым копом Квебека? И даже Канады? Смогут ли они догадаться, что этот крупный человек, каждое утро делающий «приветствие солнцу», когда-то выслеживал убийц, чем и зарабатывал на жизнь?

Рейн-Мари надеялась, что нет.

Она осмеливалась верить, что та жизнь позади. Та жизнь осталась в воспоминаниях. Она скиталась по горам вокруг деревни, но здесь ей не находилось места. Теперь уже нет. Старший инспектор Гамаш, глава отдела по расследованию убийств, сделал свою работу. Настал черед других.

Но сердце Рейн-Мари сжималось, когда она вспоминала, как закрылась дверь в гостиную. Как раздался щелчок.

Мотылек все еще колотился о лампу. И Рейн-Мари спросила себя: чего он ищет – тепла или света?

Больно ли ему? Ударяясь о раскаленное стекло, он обжигает крылышки и тонкие, как нить, ножки и отлетает прочь. Свет не дает мотыльку того, к чему он так отчаянно стремится.

Рейн-Мари встала и выключила лампу, и через несколько мгновений мотылек перестал биться о стекло, а Рейн-Мари вернулась на свое место.

Теперь здесь воцарились тишина и темнота. Только из окна гостиной проникал желтоватый свет. Тишина сгущалась, и Рейн-Мари спрашивала себя, доброе ли дело сделала она для насекомого. Спасла жизнь, но уничтожила смысл его существования?

А потом порхание крохотных крылышек возобновилось. Отчаянное. Осторожное, но настойчивое. Мотылек перелетел к окну и стал биться в стекло, за которым сидели Арман и Жан Ги.

Мотылек нашел свой свет. Он никогда не сдается. Не может.

Под взглядом дочери Рейн-Мари поднялась и снова включила свет на крыльце. Такова уж природа мотыльков – делать то, что они должны. И Рейн-Мари не могла остановить это, как бы ей ни хотелось.

– Как Анни? – спросил Гамаш. – Она выглядит счастливой.

Он улыбнулся, подумав о дочери, и вспомнил, как танцевал с ней на деревенском лугу на ее свадьбе с Жаном Ги.

– Вы спрашиваете, не беременна ли она?

– Нет, конечно, – фыркнул Гамаш. – Как ты мог такое подумать? – Он взял с кофейного столика пресс-папье, поставил его обратно, потом схватил книгу и покрутил в руках, словно никогда не видел книг. – Это не мое дело. – Он сел поудобнее. – По-твоему, я считаю, будто только беременность сделает ее счастливой? За кого ты меня принимаешь? За какого отца?

Он сердито взглянул на Бовуара.

Жана Ги удивила эта неожиданная вспышка.

– Для отца вполне естественно задавать подобные вопросы.

– Так она беременна? – спросил Гамаш, подаваясь вперед.

– Нет. Она выпила за обедом бокал вина. Вы не заметили? Тоже мне детектив.

– Я больше не детектив. – Он поймал взгляд Жана Ги, и они оба улыбнулись. – На самом деле я вовсе не об этом спрашивал, – искренне сказал Гамаш. – Просто я хочу, чтобы она была счастлива. И ты тоже.

– Я счастлив, patron.

Они посмотрели друг на друга. Разглядеть былые раны могли лишь они сами. Так же как и увидеть признаки подлинного исцеления.

– А вы, сэр? Вы счастливы?

– Да.

Бовуару не требовалось задавать дополнительные вопросы. Всю свою профессиональную жизнь он выслушивал ложь и мог отличить ее от правды.