Кто дал вам музыку? - Гарвей Сводос

class="p1">— Слушай, а ведь я могу переменить имя!

— Бесполе. Может Джеки Кеннеди[8] переменить имя, как ты думаешь?

Клодина внимательно слушала Робина. Фантазия у него была необузданная, но в вопросах житейских он обнаруживал трезвый и деловой ум — даже, наверное, более трезвый и деловой, чем у ее отца, единственного, кроме Робина, человека в мире, с кем она могла посоветоваться о таком деле. Но к отцу сейчас обращаться не имело смысла. Он желал ей добра, но пересилить себя и заговорить о книге, которую дочь написала, он не мог, словно стыдился того, что она сделала, поэтому сейчас Клодине придется все решать самой. Отец уже давно как-то странно поглядывал на нее, с самого начала этой истории с книгой, теперь же, когда дело зашло так далеко, он стал бояться дочери, будто породил ведьму.

Клодина медленно подходила к дому. Рябой писатель и доктор Фиббедж прощались с тетей Лили на крыльце — та стояла, держа крепко сжатые руки перед грудью, будто у нее в ладонях была птичка и она боялась, как бы птичка не улетела.

— Ага, вот и Клодина, — прошептал доктор Фиббедж. — С ней-то мне и хочется поговорить.

— А тебе хочется с нами поговорить, Клодина? — спросил мистер Крафт с такой улыбкой, будто собирался ее съесть. Ответить ему «нет» было бы трусостью. — Я тебя угощу мороженым, если тетя позволит.

— Если Клодина хочет… — пролепетала тетя Лили.

— Конечно, хочу!

И не успел никто раскрыть рта, как она уже стояла возле их блестящей машины.

— Тетя Лили, я скоро.

— Мы ее не задержим.

— Твоя тетя необыкновенная женщина, — прошептал Клодине с заднего сиденья детский психиатр, пристально разглядывая ее.

— Еще бы! — согласилась Клодина.

— Тебя тоже не назовешь обыкновенным ребенком, — заметил мистер Крафт, сворачивая на Главную улицу. — Выкинуть такой номер! Мало мне братьев-писателей, теперь изволь еще сражаться с одиннадцатилетними конкурентами.

— Мне почти двенадцать.

— О, это, конечно, в корне меняет дело.

— Послушайте, мистер Крафт, — спросила Клодина, — вы любите писать?

— Я тебе признаюсь: писать книги легче, чем работать. Но я ведь не знаменитый писатель, а просто известный. А ты любишь?

— Мне это ужасно надоело. Я, наверное, никогда больше не буду писать.

— Почему? — встрепенулся детский психиатр.

— Я же вам сказала: надоело. А тетя все равно приставала: пиши, пиши, пиши.

— Что?! — Доктор Фиббедж вдруг задышал, как собака в июльский зной. — Ты хочешь сказать, что твоя тетя знала о книге, когда она еще не была кончена?

— Стоп! — скомандовала Клодина мистеру Крафту. — Вот кафе О’Мо́лони, у него самое лучшее мороженое, крепкое, не какая-нибудь размазня.

Машина остановилась возле кафе.

— Осторожно, мистер Крафт, вы льете кофе на галстук.

— Куда ты, подожди! — зашептал доктор Фиббедж, едва не срывая голос. — Ты же не ответила на мой вопрос!

— Мне пломбир с орехами. Будем есть и разговаривать.

Когда они уселись за столик и заказали ей двойную порцию орехового пломбира, Клодина спросила доктора Фиббеджа:

— Почему вы так удивились, когда я сказала, что тетя Лили знала про книгу?

— Мы думали, что для нее книга была такой же неожиданностью, как и для всех нас.

— А, она просто скромничает. Вы же сами сказали, она необыкновенная женщина. В общем-то, она все и придумала… Осторожно, мистер Крафт, вы льете кофе на галстук.

— У меня дрожат руки, это оттого, что я слишком много пишу, — объяснил писатель. — Мне послышалось, ты сказала, будто книгу написала твоя тетя, а не ты. Какая чепуха, правда?

— Если вы дадите мне слово, что не проговоритесь… Понимаете, я обещала тете хранить все в тайне. Но мне стыдно, все хвалят меня, покупают мороженое, фотографируют, а на самом деле самые интересные места в книге написала тетя Лили. Она ужасная фантазерка. Книгу сочинила она, я тут ни при чем, только она боялась, что над ней будут смеяться, потому и решила поставить мое имя.

Клодина повернулась к сидящему напротив детскому психиатру.

— Доктор Фиббедж, у вас такое лицо — можно подумать, вы сейчас увидели привидение. Я сказала что-нибудь не то?

Психиатр сделал над собой усилие и похлопал Клодину по руке:

— Совсем еще ребенок — и такое чувство справедливости! Я ничего подобного не встречал.

— Клодина — истинная, стопроцентная американка, Фиббедж, в этом все дело, — проникновенно сказал мистер Крафт. — Ты собирался наблюдать в микроскоп, как формируется новая Эмили Дикинсон[9], а вместо этого угощаешь ореховым пломбиром нормальную, здоровую семиклассницу. Прав я или нет, Клодина?

— На все сто, мистер Крафт, — подтвердила Клодина, облизав ложку. — А знаете что? Для писателя вы рассуждаете довольно толково. Я говорила моему другу Робину, что писатели бывают почти такие же толковые, как архитекторы, — он-то хочет стать архитектором. А я, пожалуй, все-таки буду писателем, только настоящим, а не самозванцем. До свидания, большое спасибо за мороженое. Я обещала Робину, что буду играть с ним, если корреспонденты и репортеры от меня отстанут. Ведь теперь они отстанут, правда?

На улице Клодина оглянулась — психиатр с писателем стояли у кассы и оцепенело глядели ей вслед. Она махнула им рукой на прощанье и, насвистывая «Марсельезу», побежала искать Робина.

МОЙ ДЯДЯ С КОНИ-АЙЛЕНДА[10]

Жизнь устроена так, что нашим родителям неизбежно приходится лишать нас иллюзий. От них мы узнаем, что Санта-Клаус не существует, что о лагере нечего и мечтать, что умирает бабушка, что сами они подчас бывают неразумны и злы. Иногда бескорыстие и доброта кого-то из взрослых возвращают нам на какой-то срок незамутненную детскую веру, которая иначе обращается в горечь. Если в детстве среди ваших родных был не отягощенный собственной семьей человек, который любил вас не за то, что из вас должно получиться, не за то, что вы для него когда-нибудь сделаете, а просто потому, что вы существуете на свете, вы должны быть благодарны судьбе. У меня был такой дядя.

Я жил с родителями в Да́нкерке, штат Нью-Йорк, на озере Эри, между Буффало и городом Эри, что находится уже в штате Пенсильвания. Наш дом стоял в одном из переулков, отходящих от Главной улицы. Отцу моему достался в наследство магазин скобяных товаров и сельскохозяйственных орудий; он проводил там все дни, мама тоже помогала ему, пока я был в школе, обслуживала покупателей и вела книги.

Мама у меня была молодец, я это теперь понимаю, она стойко переносила трудности, которых не могла