Под флагом цвета крови и свободы - Екатерина Франк

– Хватит, хватит, – спохватившись, вмешался Эйб. – Нельзя сразу много пить. Бедняжка, сколько же она пробыла на том острове?

– Во… семь… дней, – глухо проговорила девушка. Все еще лежа на спине, она жадно слизала с губ остатки воды, и в ее остановившемся взгляде вдруг появился ужас: – Б… Б–билл… По… мо… гит–те е… му…

– Это ваш товарищ? – сжимая ее слабую горячую руку, спросил Эдвард. Страшные, черные, будто у какого-то огромного насекомого, глаза засверкали:

– Да. О… Он там, на… ост… ро… ве. Я… Пожалуй… по–жа–луй–ста, я… в поряд… ке. Помогите ему!.. – вдруг захрипела она совершенно разборчиво, неимоверным усилием приподнимаясь на локтях и хватаясь за рукав Эдварда. – По… могите!..

– Хорошо, хорошо, мы поможем! Я обещаю, – поспешно прибавил тот, догадавшись, чего от него ждут. Девушка с присвистом выдохнула и снова откинулась на спину, что-то еле слышно бормоча.

– Плохо дело. На остров ее тащить нельзя, она того и гляди концы отдаст, – через плечо озираясь на нее, негромко проговорил Питер.

– Так что же, бросаем того, второго? – с надждой спросил Дэнни.

– Не бросаем, а отвозим его подружку на корабль, все объясняем капитану и возвращаемся. Или лучше с ней же…

– Не лучше, – внезапно перебил его Эдвард. В последние месяцы он уже отвык от единоличного принятия решений и вообще от любой серьезной самостоятельной деятельности, но на сей раз молчать у него почему-то не получалось. Не сводя глаз с лежащей девушки, он глухо потребовал:

– Везите ее на корабль прямо сейчас. Объясните все капитану и попросите выслать подмогу. Если не даст, просто отправляйтесь на остров еще раз и…

– А ты сам? – нахмурился Дэнни.

– Я поплыву на остров и посмотрю, что там такое. Второму, может, уже не помочь, а ей еще можно, – отрезал Дойли. Поднялся на ноги, поежился, еще раз взглянул на девушку и с размаху прыгнул в воду.

Течение и без особых усилий с его стороны быстро вынесло его на пологий песчаный берег. Островок был не слишком велик: с десяток кокосовых пальм, густо разросшаяся у их подножий трава и торчавшие кое–где возле выбившихся из песка узловатых корней редкие кустарники. С трудом верилось, что в этом месте в самой середине нестерпимо жаркого карибского лета люди смогли больше недели выживать без запасов еды и воды.

Впрочем, наиболее вероятную тому причину Эдвард увидел, только-только выбравшись на берег. В десятке шагов от него на песке стояла непонятная с первого взгляда конструкция, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся обернутой пальмовыми листьями скорлупой кокоса, в которой находилась другая, поменьше, наполовину заполненная пресной водой. Дойли усмехнулся: он слышал во время обучения в офицерской школе о таком нехитром способе преобразования непригодной для питья морской воды с помощью ее испарения и сбора затем в другую емкость, но и представить не мог, что ему доведется увидеть его в действии. Неужели та девушка додумалась до такого? В том, что никакой засады на острове не было, а его невольным обитателям и впрямь требовалась помощь, он уже не сомневался.

– Эй! Здесь есть кто-нибудь? – громко позвал Эдвард. Заметив на песке ведущую к пальмовой роще цепочку свежих следов – должно быть, оставленных спасенной девушкой – он направился туда, не переставая повторять: – Я хочу помочь вам! Я знаю, что вы здесь. Пожалуйста, отзовитесь!

Следы закончились на границе песка и травы, но примятые кое–где высокие стебли, кусочки рыбьей чешуи и скорлупы кокосовых орехов указывали дорогу не хуже них. Подозрительно полная, звенящая тишина вокруг настораживала, и Эдвард, несмотря на свою недавнюю уверенность в полном отсутствии опасности, потянулся за пистолетом. Бог весть, что случилось с той девушкой… может, она попросту сошла с ума и вообразила, что все эти дни была тут не одна?

Черт возьми! Эдвард с досадой оглянулся на далекий корабль, едва видимый из–за плотной занавеси пальмовых листьев. Вернутся ли остальные за ним? Быть может, ненавидящий его Джек воспользуется этим шансом, чтобы навсегда избавиться от него… Дойли помнил, что не в пиратских обычаях бросать своих товарищей на произвол судьбы иначе, кроме как по решению всей команды – но едва ли для них это правило распространялось на него самого.

Разозленный и испуганный этой мыслью, он снова повысил голос:

– Меня зовут Эдвард Дойли! Ваша… спутница прислала меня, чтобы помочь вам. Пожалуйста, отзовитесь, у нас не так много времени!

За его спиной еле слышно зашелестела на ветру трава. Похолодев, Эдвард мгновенно обернулся туда, вскинув перед собой пистолет – и наконец увидел лежащее в густых зарослях и наполовину ими скрытое неподвижное темное тело.

Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что помощь здесь уже не требуется: мужчина был давно и окончательно мертв. Правая рука его все еще зажимала глубокую рану на левом плече, неумело перевязанную пальмовыми листьями и обрывком уже начинавшей подсыхать лианы. Запекшаяся кровь была отталкивающего густо–коричневого цвета, и над ней, негромко и монотонно жужжа, кружились крупные черные мухи. Одна из них, особенно настырная, крутилась прямо у лица мужчины, и Эдвард, через пару секунд справившийся с первым, инстинктивным позывом тошноты, заметил, что губы умершего были влажные, словно кто-то лил в них воду, и по ним были растерты белые кокосовые волокна.

– Да ведь она сумасшедшая! – с отвращением отвернувшись, в ужасе зашептал Дойли. Одной рукой он уперся в холодную, сразу показавшуюся скользкой и липкой траву, а другой зажал себе рот и нос: его все еще мутило, а труп, будучи как минимум двухдневным, уже начинал издавать тот особый, душно–сладковатый смрад, хорошо знакомый любому, кто хоть раз имел с ним дело. – Он, должно быть, умер от раны, а она все его кормила и считала еще живым! Господи, Господи!

Он не помнил, как добежал до берега, рухнул на колени в воду и долго умывался ею. Соль мерзко щипала глаза, и это, в конце концов, отрезвило Эдварда. Первая волна естественного отвращения схлынула, и теперь в его памяти снова возник образ спасенной девушки: ее горящие безумной, но оттого не менее искренней мольбой о помощи глаза, ее хриплый, сорванный голос, худые руки, бессильно цеплявшиеся за его одежду… Кем приходился ей умерший? Муж, старший брат, быть может, очень близкий друг – кого еще она могла столь отчаянно желать спасти? Эдвард знал, что голод и жажда делают с людьми, как они заставляют идти на самые жестокие, самые страшные поступки ради собственного выживания – и добровольно терпеть их, отдавая другому, заведомо обреченному, скудные крохи еды и питья… Жалость к выжившей девушке все сильнее закипала в его сердце.

По крайней мере, оставалось еще одно, что он должен был сделать для нее, прежде чем покинуть этот зловещий остров.

Песок легко поддавался ножу, сыпался словно бы с охотой: всего через полчаса была готова глубокая, просторная яма, и Эдвард, отвернувшись, чтобы не вдыхать, за ноги дотащил и уложил в нее труп. Подумав, закрыл ему лицо своим платком, с трудом уложил непослушные вялые руки на груди крестом и принялся закапывать. Подумалось, что нельзя вот так просто, без какой-то молитвы; Эдвард, напрягая заметно ослабевшую в последние месяцы память, начал вполголоса читать «Pater noster»1, не выпуская из рук ножа. Закончив, он еще какое-то время простоял на коленях, перекрестился и с трудом поднялся на ноги. Кружилась голова, очень хотелось пить, но уже как-то отвлеченно, словно жажда потихоньку отошла на второй план. Медленно, устало, с давно забытым чувством исполненного долга Дойли поплелся обратно на берег. У него не было ни капли сомнения в том, что корабля на горизонте он уже не увидит, но и это стало почти безразлично.