Царица без трона - Елена Арсеньева

Да, нелегко быть русским государем, и шапкаМономахова оказалась куда тяжелее, чем представлялось Димитрию в начале егопути. Конечно, с поляками, немцами, французами ему общаться не в пример легче,а порою, чего греха таить, куда приятнее, чем с иными соотечественниками, укоторых на языке мед, а под языком лед. Один только князь Василий Шуйский сосвоими вечными клятвами по поводу и без повода чего стоит… Может, и правда зряпростил его Димитрий, когда открылся заговор? Может, и зря… Но он не могпоступить иначе! В казни князя Шуйского усмотрели бы желание Димитрия навекизаткнуть рот человеку, который единственный (по мнению многих русских!) зналправду о том, что произошло 15 мая 1591 года в Угличе. То есть, избавляясь отШуйского, Димитрий как бы косвенно подтверждал слухи о своем самозванстве…

Нет, он не мог допустить, чтобы егозаподозрили в неблаговидных поступках! Он не хотел уничтожать своихнедоброжелателей, как это делал тихонько, втай его предшественник на троне,кичившийся, что дал-де обет не проливать крови. А между тем кто счелпротивников Бориса – задушенных, истомленных в банях, утопленных, отравленных,заморенных голодом, сосланных в дальние, невозвратимые остроги?

Именно поэтому – чтобы ни в коем случае неуподобиться Годунову! – Димитрий простил Шуйских. Он готов был на все,лишь бы родная земля признала его и полюбила. Конечно, первым шагом к этомумогло бы стать удаление всех поляков и разрыв с Мариной… Но он и так нарушилуже слишком много обязательств, данных в свое время в Самборе и Кракове. Инарушит еще больше – дайте только срок! Господа иезуиты уж точно уйдут изРоссии несолоно хлебавши…

Но отказаться от Марины? Это немыслимо…

И вдруг словно теплым ветром в лицо повеяло.Это налетели чудные, безумные мечтания прошлых лет, когда он еще жил в России,таился о своем происхождении, еще не пошел искать счастья на чужбине, еще невстретил гордую полячку, завладевшую его душою. В те прежние времена онпозволял себе помечтать, как воссядет на московский престол, а рядом с нимбудет сидеть красавица Ксения.

Опять Ксения!

Димитрий сердито мотнул головой и обернулся.Мишка Молчанов, скакавший чуть справа и позади, приблизился к государю. Тот наскаку что-то негромко сказал другу и наперснику. Молчанов довольно оскалился,часто закивал – мол, исполню с охотою!

Клин можно вышибить только клином, забыть однуженщину удастся, если только заменишь ее другой… Правда, трудно будет найтиравную Ксении красотой, нежностью и страстностью. Да, Димитрий может гордитьсятем, какое пламя возжег в душе и теле этой признанной скромницы и привередницы!

Ничего. Если невозможно обладать одной, онзаменит ее многими. А потом приедет Марина.

А о Ксении не думать, не думать, не думать!

«Под стражей? Как это – под стражей?! За что?И что же теперь станется со всеми нами?»

Всего день прошел со смерти мужа, государяИвана Васильевича, а до царицы Марьи Федоровны – вдовы-царицы! – толькосейчас дошли вести о том, что творится на Москве. И весть эта поразила ее точногромом. Отец и братья заперты в своих домах под стражей, потому что вместе сБельским мутили-де народ, призывали его идти в Кремль, бить Годуновых и законноназванного наследника, Федора Ивановича, дабы посадить на его место царевичаДимитрия. Но по его малолетству Нагие и Бельский желали захватить власть в своируки, и вот тут-то Русскому государству полный край бы и настал. Ведь этопротив всех Божеских и человеческих законов – обходить прямого наследника,назначенного самим государем! Однако, на счастье, близ Федора Ивановича,который нравом настолько светел и добр, что никакого зла в людях не видит,всегда находится умный, разумный советник Борис Годунов! Он-то и провиделизмену, он-то и отдал приказ своевременно взять смутьянов под стражу – лишьтолько государь испустил последний вздох.

Дворцовый дьяк Афанасий Власьев, явившийся всопровождении двух стрельцов, принес царице Марии эти новости, лишь отошлапоздняя обедня. А весь день провела она в одиночестве в своих покоях, с ужасомпоглядывая на дверь, из-за которой неслись какие-то странные, пугающие шорохи.Ожили все страхи прежних дней, когда Марьюшка жила, не зная, встретит лиследующее утро здесь, во дворце, либо ночью бросят ее в простой возок и увезутв дальний монастырь, как увезли в свое время Анну Колтовскую, четвертую супругуГрозного, либо утопят, как утопили Марью Долгорукую, когда обнаружилось, что нагосударево ложе она взошла не невинной девицей, или заживо в землю зароют, каквеселую вдову Василису Мелентьеву… Но потом Марьюшка родила сына, и ееположение при дворе, как матери царевича, сразу упрочилось – но лишь до поры довремени, а именно – до вчерашнего дня, когда вся власть в стране перешла вовсене к Федору Ивановичу, как думают иные легковерные люди, а к его зловещемушурину Годунову…

Господи, это надо же – измыслить такое! Нагиеи Бельский мутили народ, призывали идти на Кремль, убивать царя Федора! Нокогда же они успели сотворить сие, ежели были заключены в домах своих тотчаспосле смерти царя Ивана Васильевича? Из окошек своих кричали, зовя к бунту, чтоли? Неужто молодой дьяк не видит этой несообразности, когда пытается уверитьцарицу-вдову в том, что она страдает не по чьему-то злобному, хищномупроизволению, а в наказание за преступления родни своей?

– Государыня, объявляю тебе волю царяФедора Ивановича, – проговорил Власьев. – Заутра, чуть рассветет,тебе, и братьям твоим, и родственникам выезжать в пожалованный царевичуудельный город Углич. А еще жалует тебе царь свою царскую услугу, стольников,стряпчих, детей боярских, стрельцов четырех приказов для оберегания…

Дальше Марья Федоровна ничего не слышала.Кровь забилась в голове громкими толчками. Смешалось облегчение, что неразлучат ее с сыном (именно этого опасалась она пуще смерти!), и горькая обида:цареву вдову с царевым сыном прогоняют из Москвы!

«Да неужто помешали мы им?!»

Вдруг сообразила, что в длинной речи Власьевани разу не прозвучало имя Бельского.

– А Богдан Яковлевич что же? Опекунцаревича, боярин Бельский? Как же он попустил такое? – сорвалось с ееуст. – И с ним-то теперь что?

Власьев отвел глаза. Известно – коли идешь придворе служить, забудь о жалости и человечности, а все ж ему было жаль этуиспуганную, измученную женщину – еще такую молодую и красивую. Но, несмотря наэто, он не мог сказать ей запретное: что Бельский тоже находится под стражей всвоем доме и готовится отъехать воеводою в какой-то дальний город – якобы дляспасения от разгневанного народа. Власьев не мог ей сказать этого еще и потому,что прекрасно понимал истинную подоплеку происходящего, но вовсе не хотелраспроститься с головой потому, что распустил язык. И он ответил уклончиво: