Больные люди - Михаил Олегович Бабиенко

— Я так понимаю, что ты, дабы не готовить дома, решил поесть здесь? — спросила Лена, придвинувшись ко мне.

— Ну, возможно. Хотя дома у меня есть ужин. Ещё со вчера остался. — ответил я спокойно.

— Практично.

— Это просто экономия продуктов. А ты на каждый день еду готовишь, что ли?

— Нет, просто подметила. — сказала Лена и вздохнула. — Ты иногда такой скучный, ей Богу.

— Ну, возможно… — сказал я задумчиво. — А как думаешь, можно ли как-то стать интересней для людей?

— А зачем? — спросила Лена, постукивая пальцами по столу. — Есть ли смысл менять свой характер ради других? Особенно, если не факт, что вы долго будете общаться. Лучше уж найти того, кому ты будешь по душе и без всяких намеренных изменений характера.

— Что ж, у меня из таких людей только сестра. Соней звать. Ей четырнадцать. Но она уже готовить что-то умеет, по дому убирается. Помогает мне, в общем.

— Ну, рада за тебя.

— В смысле?

— Что у тебя бесплатная служанка есть. — Она засмеялась.

— Ничего подобного. Всё равно основная готовка на мне, и я тоже убираю квартиру. Так что у нас разделение обязанностей.

— Да я же пошутила, чего ты так всё воспринимаешь?

— Ой, опять… Ну прости, ничего не могу с собой поделать.

— Да не извиняйся ты. — спокойно сказала Лена и похлопала меня по плечу. — Не волнуйся. Даже у тебя, хоть ты и слабоват, может появиться девушка.

— Что значит «слабоват»? Что значит «девушка»?

— Что значит «что значит»? — передразнила меня Лена и засмеялась.

— Эх, Лена, Лена… Ты неисправима.

Пока мы разговаривали, нам принесли наши заказы: мне — тарелку с аппетитно выглядящей яичницей, Лене — тарелку со штруделем и бокал красного вина. Штрудель — это такой рулет из пресного теста с яблочной начинкой — тоже выглядел аппетитно. А вот вино меня совсем не привлекло, ибо я не пью.

— Ну, за встречу? — спросила Лена и подняла бокал.

— За встречу. — равнодушно ответил я и чокнулся с ней своим стаканом с водой.

— А ты чего не пьёшь?

— Завтра на работу. К тому же, я не могу прийти домой пьяным. Я Соне в глаза смотреть не смогу, если бухой домой завалюсь.

— Ты так за неё переживаешь?

— Само собой. Я хочу вырастить её достойным человеком. Лучшим человеком, чем я.

— А ты себя считаешь плохим человеком?

— Ну, скажем так, во мне есть недостатки. Ну, в общем-то да: до звания «хорошего человека» мне далеко.

— Но кто тебе сказал, что ты прямо плохой человек?

— Как кто? Ты, конечно.

Лена чуть вином не поперхнулась.

— Да не могла я тебе такого сказать.

— Ты каждый день в школе мне говорила, что я жалкий слабак. Поздравляю, Лена: ты меня убедила!

Разозлившись, я принялся агрессивно уплетать яичницу. Насколько я помню, она была неплохой. Но мы с сестрой лучше готовим.

— Слушай… — сказала Лена с вполне серьёзным видом.

— Чего? — спросил я с набитым ртом.

Лена, конечно, немного усмехнулась, но сразу же вернула себе серьёзный вид и продолжила:

— Я знаю, что причиняла тебе много боли своими издевательствами. Сейчас я понимаю, что перебарщивала. Тогда я смеялась, видя тебя, готового заплакать. Но сейчас я, вспоминая тебя в эти моменты, хочу пожалеть тебя, обнять, что ли.

Помня случай в пятницу в туалете, я был готов ко всему. Но, к моему удивлению, Лена на этот раз казалась вполне искренней. Она говорила, смотря то вниз, то на меня. Глаза её были полны прямо-таки вселенской грусти.

— Собственно, я и вернулась для того, чтобы извиниться.

— А зачем ты устроила тот содом в туалете в пятницу?

— Не знаю. Решила, наверное, поиграться напоследок.

— Как интересно. — сказал я, доедая яичницу. — Ладно. Это, конечно, тяжело, но я тебя прощаю. Вряд ли скоро я смогу отпустить все воспоминания, но мне уж точно будет легче с осознанием того, что ты признаёшь вину.

— Но это ещё не всё.

— Что значит «не всё»?

— Извинений мало будет. Я хотела бы…

— Принести денежную компенсацию?

— Да нет же, дурачок! Официант, дайте бутылку вина! — выпалила Лена, сразу же успокоилась и продолжила. — Хотя это смешно было. Но нет. Я хотела бы… ну, не знаю, подружиться с тобой. Помогать всячески. И своей помощью искупить вину.

— Это, конечно, звучит интересно, но я всё же откажусь. Ты уже извинилась, а для меня этого достаточно. Просто я с большим трудом могу представить тебя своей подругой. Извини.

— А тут и представлять не надо. — сказал Лена, а затем, когда официант поднёс ей бутылку вина, налила себе ещё и быстро выпила. — Я так и так буду с тобой общаться на работе. И тут ты сам и не заметишь, как мы подружимся.

Она звучала довольно уверенно.

— Всё это, конечно, мило… в какой-то степени. — сказал я. — Но тебе не кажется, что это уже домогательство какое-то?

— Ой, да не будь ты таким скучным, Саня… — сказала Лена более расслабленно — видно, уже слегка опьянела.

— Неужели ты хочешь осушить всю бутылку? Не многовато будет? Тебе вредно столько пить.

— Откуда тебе знать, что мне вредно, а что нет? — сказала Лена, наливая себе ещё стакан.

Всю бутылку она не осушила. Всего лишь две трети. Но этого хватило, чтобы она порядочно опьянела. Она могла стоять на ногах, но постоянно покачивалась. Говорила внятно, но иногда заговаривалась. Мы оплатили заказы и собрались идти. А тут, как назло, на улице пошёл дождь. У меня был зонт, и мы, поместившись под ним, пошли до остановки. Но как только мы подошли, трамвая уехал. На остановке не было прочной крыши, под которую можно было бы встать, дабы укрыться от дождя, а потому мы побежали искать укрытие и забежали в подворотню, где была возможность укрыться. Забавно, ведь вчера я писал, что есть подозрение на то, что Лена меня морально убьёт в подворотне. Что ж, она-то уже не могла этого сделать, так что с этим прекрасно справлялся ливень.

Мы стояли, отдыхая от бега под дождём. Я изрядно промок, а вот Лене повезло чуть больше — у неё максимум плечо промокло да сапоги. А ещё она смеялась. Конечно, она могла смеяться из-за опьянения, но мне показалось, что смеется она вполне себе по-обычному. Да, что-то много чего мне кажется. Значит, креститься надо. Правда, поможет мне это мало, ибо в Бога я не верю.

Лена прижалась ко мне. Я, конечно, мог это проигнорировать, но она тёрлась об меня, словно кошка.

— Чего это ты трёшься? — спросил я наконец. — Я же мокрый. Об