Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

ждала пани Новак. Она пила сердечные капли и клацала зубами.

Я дождалась, пока она задремлет в кресле, и записала все, что сегодня со мной произошло.

Теперь мне гораздо спокойней.

4 августа 1908 г.

Наутро выяснилось, что отец куда‑то уехал. Он оставил дверь своего кабинета открытой настежь, а внутри не было ничего, кроме грязных и битых тарелок. По полу катались золотистые гильзы. Мне захотелось иметь одну такую, но мне не разрешили взять.

* * *

Сейчас время обеда. Кто‑то видел отца в соседней деревушке. Там он нанял извозчика и поехал до ближайшей станции. Наверное, он решил встретиться со своими деловыми партнерами и наладить дела. Значит, папа скоро станет прежним! Или даже лучше, как имаго лучше гусеницы и куколки.

Виктор со мной почему‑то не согласен. Но он ведь был согласен раньше! Так нельзя – сначала соглашаться, а потом нет! Нужно держать свое слово сестре.

* * *

Пишу вечером. После полудня ходили на поляну за зимним садом. Там снова кружат бабочки, пьют нектар роз и георгин. Пойманные бабочки умерли в банке. Я внимательно осмотрела их через стекло. Такие жалкие. Даже крылышки поблекли, как мамины украшения в шкатулках.

Вик сказал, это потому, что мы забыли проделать в крышке дырочки для воздуха. Ну и ладно, в следующий раз будем знать.

Мы подобрали банку и сачок. Мне захотелось посмотреть то место, на котором стояли олени до выстрелов. Виктор искал среди травы вокруг шезлонга какие‑то свои заметки, а я пошла туда.

Я заметила тушу сразу. Отец убил одного из оленей на месте, одним выстрелом.

Олень завалился набок, у него в шее была дыра. Блестящий глаз помутнел, по губам в розовой пене ползали жирные блестящие мухи. Мухи облепили его рану и вываленный серый язык.

Вблизи я видела свалявшуюся шерсть, крупинки земли на черном оленьем носу. Паутинку на одном из рогов. Картинка запечатлелась у меня в памяти – в мельчайших деталях, как оттиск.

Когда Виктор подошел, то сказал:

– Смерть уродлива. Знаешь, Виктория, я хочу выучиться и стать врачом.

Я кивнула. Я почему‑то так всегда и думала.

– А я буду тебе во всем помогать, – пообещала я брату и взяла его за руку.

1 октября 1908 г.

Отец еще не вернулся из своей поездки. Он никогда еще не уезжал так надолго. Сегодня ночью я проснулась оттого, что мне приснилось, что папа нас бросил. Но это не так, я в это не верю! Он вернется.

Я надеялась, что пани Новак уйдет сама, но она все почему‑то упорствовала и держалась за наш дом, как какой‑то клещ. Она с каждым разом все неохотней отпускала меня учиться вместе в Виком. Я жаловалась Вику, но он сказал, что не может ее прогнать. Вот вернется отец, говорил он, и все решит.

Но я не могла ждать! Сколько можно учить стихи?! И она называла мою коллекцию «рассадником грязи». Пани Новак сама грязь!

Тогда я решила все устроить. Я взяла пару маминых серег и положила в ее комод. А потом пожаловалась Анике, что пани Новак тайком ходит в мамину комнату.

Меня Аника послушала. Сережки нашли, и пани Новак у нас больше не работает. Крику было! Она пыталась все свалить на меня, но я умею плакать, когда не хочется. Пани Новак пригрозили тюрьмой, и она уехала уже в обед.

Я не буду по ней скучать, она была занудная и недобрая. Я насовала ей в карман мертвых капустниц. Представляю, как она завизжит, когда сунет туда руку!

Зато теперь никто не будет мешать мне ходить на настоящие занятия и проводить все время с Виком.

Но я все же волнуюсь и жду, когда вернется папа. Надеюсь, он обретет свои крылья имаго.

3 октября 1908 г.

Вик знает, что я сделала. Он догадался сам. Он сказал, что я злая и должна стыдиться. Что люди – не игрушки. А мне совсем не стыдно! Не стыдно! Как он не понимает, что я сделала это ради хорошей цели?

9 октября 1908 г.

Милый дневник, в моей коллекции уже пятнадцать бабочек! Некоторые повторяются, но это ничего. Зато они разного размера.

Вик почти перестал дуться, и по вечерам мы пьем какао и вместе читаем. Верней, он читает вслух, а я рисую или пишу красивые таблички для коллекции, внимательно копируя латинские названия из справочника.

Постепенно холодает, по небу проплывают клинья птиц. Пересчитываю их, но каждый раз выходят разные числа.

Теперь я хожу к маме в комнату одна, я больше не застаю там Вика. Понимаю, что он уже почти взрослый, ему некогда просто тосковать. Наверное, он скоро уедет в большой город и станет студентом.

Я оставила свою самую красивую бабочку – Papilio Machaon – на маминой подушке.

В комнате много пыли.

Я тоже больше не хочу там бывать.

4 ноября 1908 г.

Папа вернулся!!! Папа, миленький, вернулся к нам!!! Теперь все будет по-старому – обеды, именины и Рождество! Мы будем самой счастливой на свете семьей! Сегодня не стану больше ничего писать, я слишком счастлива, чтобы не наставить клякс!!!!!!

* * *

Теперь в моей коллекции больше сотни бабочек.

21 ноября 1908 г.

Дорогой дневник, все, что я писала прежде, было неправильно и скверно. Вроде бы я не соврала, но не могу поверить в собственные строчки. Я все же расскажу, что у нас теперь происходит. Мне многое сложно понять, но я хоть попытаюсь. Может, я так сама разберусь, чем стала наша жизнь.

Папа вернулся домой. Поначалу он казался мне умиротворенным. Сказал, что много путешествовал, посетил разные страны, где искал себя. И, кажется, нашел.

Папа привез нам много подарков. Мне было очень радостно, что он не забыл о моем увлечении. Завернутые в почтовую плотную бумагу, к нам в дом доставили множество витрин, заполненных самыми разными бабочками. Почти все виды, которые были в моей старой книге, и несколько неизвестных. Были даже бабочки, которые водятся только у берегов Амазонки. Я видела на карте – это очень большая река, на ее берегах растут непроходимые джунгли, и каждая тварь на каждой ветке ядовита. Кто‑то бродил по этим джунглям и страшно рисковал, чтобы добыть этих радужных бабочек. И это точно был не отец. И не я.

Когда я это поняла, мне стало муторно и тоскливо. Как будто я не обрела, а опять что‑то потеряла. Наверное, я превратилась в плохую дочь.

Вику он привез романы на разных языках – на итальянском, на русском, на французском. Некоторые велел не показывать мне. Ха, как будто я и так не догадалась, что там что‑то ужасно неприличное! Тогда Вик сказал ему, что пойдет учиться на врача. Отец был в таком хорошем настроении, что пообещал выписать ему из столицы все для учебы.

Еще он привез пластинки и патефон. Поставил в большой зале и станцевал с Аникой. Старушка побагровела, как свекла, и поскорей убежала прочь, размахивая руками.

Но самое важное, что папа приехал не один. С ним приехал французский господин по имени месье Жюль. Это новый папин друг, который помог ему. Он останется у нас в гостях на какое‑то время.

Не могу сказать почему, но он мне совсем не нравится. Не нравятся его модный полосатый костюм и пальто, больше похожее на плащ фокусника; не нравятся тонкие хитрые усы и напомаженная голова. Не нравятся длинные ногти. Не нравится, как он