Дьявол против кардинала - Екатерина Глаголева

— Я скоро умру, — сказала она, глядя ему прямо в глаза.

— Боже мой, тетушка, что вы такое…

— Не перебивай! Я скоро умру, и ты должен исполнить мою последнюю волю.

Гастон наклонил голову в знак согласия и внимания.

— Прежде всего, обещай мне любить свою матушку, помогать ей и утешать ее.

Гастон хотел было что-то сказать, но передумал и снова кивнул.

— А еще обещай примириться с братом и вернуться во Францию. Он простит тебя, он настоящий христианин.

— Да, тетушка, — тихо отвечал Гастон, не поднимая головы и не утирая крупных слез, катившихся по щекам. — Я вернусь во Францию и никогда больше не пойду против короля…

Его высокопреосвященство был поглощен важными государственными делами. С раннего утра и до поздней ночи он разбирал бумаги, читал донесения, составлял записки для короля; секретари работали, не покладая перьев; в приемной, сменяя друг друга, толпились иноземные послы, министры, откупщики, ученые и литераторы; то и дело являлись гонцы из разных мест со срочными известиями. Невозможно было себе представить, как в одной голове, к тому же посаженной на столь хлипкое тело, можно удержать все эти разношерстные, но в равной степени важные сведения, ничего не упустив из виду и не перепутав.

Более всего кардинала занимали внешние дела. С тех пор как шведский король Густав-Адольф погиб в битве при Лютцене, из колоды его преосвященства выпал крупный козырь. Австрийский император Фердинанд II мог теперь воспользоваться случаем и восстановить мир с протестантскими государями, взяв Францию в кольцо. Этого мира, то есть усиления Габсбургов, нельзя было допустить, как нельзя было допустить и прекращения войны между Испанией и Голландскими провинциями.

Теперь многое зависело от того, на чьей стороне выступит знаменитый Валленштейн, до сих пор воевавший за императора. Его шпага стоила дорого: Мария Медичи не смогла набрать денег, чтобы направить ее против войск своего сына. Но оказалось, что предводитель наемников не только корыстолюбив, но и амбициозен: его мечтой было стать королем Богемии. Ришелье тайно пообещал ему союз и признание в обмен на его услуги, однако вскоре после этого Валленштейн был убит в своем замке по приказу Фердинанда. Людовик не пожалел о смерти полководца, предавшего своего сюзерена, но Ришелье понимал, что его кончина приблизила тот день и час, когда Франции придется открыто вступить в войну против Габсбургов. После аннексии Лотарингии Карл IV отрекся в пользу брата-кардинала и поступил на службу к императору. Благодаря его поддержке имперские войска, соединившись с испанцами, разбили шведов при Нердлингене. Теперь война была вопросом месяцев, а может быть, и дней.

Однако казна была пуста, солдат не хватало, как, впрочем, и командиров: Ла Форсу уже перевалило за семьдесят, он, правда, еще держится молодцом, но смены ему нет… Война требует денег, а чтобы их раздобыть, придется выколачивать новые налоги. Кардинал знал, что король против неоправданных расходов и введения новых поборов, крестьяне бунтуют, но как поступить иначе?

Слушая хвалебные оды в свою честь, которые наперебой строчили придворные поэты, Ришелье не давал себя убаюкать красивыми словами. Он знал, что его ненавидят, и мучился этим. Ему было важно, чту о нем думают, а главное — что думает о нем король. Для этого нужно было повсюду иметь глаза и уши. И что ни говори, а смерть страшила его — смерть нелепая, от руки продажного убийцы, направленной тупоголовым упрямцем, смерть, которая не дала бы сбыться его замыслам и в конце концов погубила бы Францию.

Это были не пустые страхи: шпионы его высокопреосвященства перехватили письмо королевы-матери к ее дочери Кристине: Мария Медичи подробно описывала колдовские приемы, к которым прибегала, чтобы свести кардинала в могилу, и сообщала, чту станет делать после его скорой кончины. Перехваченное письмо чудесным образом вернуло кардинала к жизни, когда тот, действительно, лежал при смерти. Не менее тревожные вести приходили из Турени: оставив мужа и детей в Кузьере, герцогиня де Шеврез со своей любимицей Шарлоттой поселилась в Туре, вела там беспечную жизнь и открыто говорила в салонах об убийстве Ришелье. За ней неотступно следовал новый восторженный поклонник — двадцатидвухлетний принц де Марсильяк, изгнанный из Парижа за невоздержанность языка и настойчивые ухаживания за Анной Австрийской. Вот таких влюбчивых молокососов и надо опасаться: видно, участь Шале их не напугала.

Что-то теперь поделывает «его податливое высочество»? Опять отправился на осаду Маастрихта, взял у испанцев деньги на новую армию, а сюда шлет гонцов — обещает вернуться, если король уплатит его долги и сделает Пюилорана герцогом. Кому он дурит голову? Ладно, лишь бы вернулся — все-таки легче будет за ним присматривать…

Над пожухлыми лугами низко стелился молочный туман. Солнце лениво поднималось по бледному, заспанному небу. Лес вырядился в алый бархат и золотую парчу, чтобы достойно встретить осень; неуклюжие ели в темно-зеленых ливреях стояли позади в ожидании распоряжений.

Холодный воздух вздрогнул от звука охотничьих рожков, и сразу по всему лесу забегало, заголосило эхо, подхватывая заливистый лай собак, перекличку егерей, ржание лошадей, хруст веток, приглушенный стук копыт по опавшим листьям.

Конные охотники рассыпались цепью и углубились в лес. Впереди бежали егеря, с трудом удерживая на поводках рвущихся собак. Где-то сбоку, со стороны поля, опять затрубил рог.

Гастон ударил пятками коня и поскакал вперед, забирая влево. Пюилоран не отставал, держа в поводу свободную лошадь, два других фаворита, дю Фаржи и дю Кудрэ, держались рядом. Понемногу лай собак стал отдаляться.

— Подняли уже, ваше высочество! — к ним наперерез скакал разгоряченный охотник, указывая в сторону, противоположную той, куда направлялся принц. — Вот такущий лис! Матерый!

Гастон натянул поводья; конь затоптался на месте, мотая головой. Взглянув на лицо принца, охотник понял, что лисы занимают его сейчас меньше всего на свете.

— Дай-ка сюда! — Гастон протянул руку за охотничьим рожком. Коротко протрубил несколько раз. Послышался треск сучьев, топот, и на поляну съехались три десятка всадников. Остановились, недоуменно переглядываясь и спрашивая друг друга вполголоса, что случилось.

— Господа, — хриплым голосом заговорил Гастон. — Господа, вы все — мои верные товарищи, не покинувшие меня в трудную минуту. Не могу бросить вас и я. Король, мой брат, согласен принять меня вновь и обещает прощение всем, кто последует за мной. Я решил вернуться во Францию, и теперь вам самим решать — поехать ли со мной или остаться здесь.

— Домой! — раздался крик, тотчас поддержанный многократно. — Хватит! Давно пора!

— Ну что ж, тогда не будем терять времени!

Гастон гикнул и пустил коня во весь опор.

Лес тянулся и тянулся без конца. Деревья пытались подставить подножку, выпрастывая из земли свои корявые корни, мохнатые ели мстительно хлестали колючими лапами по спине, засохшие березы лезли прямо в глаза ломкими веточками. Земля дрожала и гудела; бешеная кавалькада неслась, не разбирая дороги; лесное зверье притихло и попряталось, даже птицы не осмеливались подать голос.