Четыре мертвые королевы - Астрид Шольте

– Я готова, – сказала она, и инспектор отдернул простыню.

С ее губ сорвался крик. Теперь ясно, почему Макель не пускал ее в Город Согласия смотреть новости королевского двора. Ее легко могли узнать. У нее были те же каштановые волосы, те же широкие скулы, тот же подбородок с ямочкой, что и у матери. Вот только брови были темнее, а нос – короче.

– Как мы похожи! – воскликнула Арабелла, закрывая лицо руками. Она что-то почувствовала, и это была не горечь обиды.

На плечо ей легла рука.

– Соболезную, миледи, – сказал Дженри.

Только это она все утро и слышала. Соболезную вашей утрате, миледи. Примите мои соболезнования, миледи. Как вы себя чувствуете, миледи? Что я могу для вас сделать, миледи?

Она была сыта по горло. Когда уже они вытрут слезы и объявят ее королевой?

Арабелла отняла руки от лица, снова взглянула на мать и глубоко вздохнула.

– Ничего. Я просто такого не ожидала.

Она ни разу в жизни не видела труп, даже когда умерла ее приемная мать.

В этом все дело. Она не ожидала, что окажется копией матери. Не ожидала, что после смерти та будет выглядеть такой живой. Дело вовсе не в чувстве вины. В конце концов, мать была ей чужим человеком. Родство – это всего лишь узы крови, пустое слово. Ее мать сама так считала. Иначе бы не лишила Арабеллу короны и не выслала тайком из дворца. Маргарита явно ни во что не ставила дочь. И потом, рано или поздно все умирают. Арабелла просто устроила все так, чтобы мать умерла в подходящий момент. Ее смерть позволит Арабелле взойти на престол и, таким образом, обретет смысл. А это чего-то да стоит, ведь смерть так часто бывает бессмысленной.

– Мы оставим вас, – сказал Дженри, и они с инспектором ушли.

Разглядывая мать, Арабелла размышляла, как сложилась бы ее жизнь, если бы их не разлучили. Никогда прежде она об этом не задумывалась. Маргарита была великой королевой – Дженри не уставал повторять это всю дорогу до дворца.

Самой сильной, самой доброй, самой мудрой.

Дженри явно думал, что дифирамбы принесут Арабелле покой. Мол, хотя ее матери не стало, за свое правление она совершила много великих дел. Но слова приносили лишь боль. Причем такую, какую Арабелла еще никогда не испытывала.

– Прости, мама, – прошептала Арабелла.

Глупо, конечно, но в чертах покойницы было что-то такое, из-за чего Арабелле хотелось вывернуть душу наизнанку и выложить все свои темные секреты. Скоро траурная процессия, и другой возможности уже не представится. Теперь, когда расследование завершено, королев поместят в подземный склеп, где их больше никто и никогда не увидит.

– Надеюсь, ты не сильно страдала, – сказала Арабелла. Ей казалось, что отравление ядом – это не так уж плохо, но, судя по всему, смерть Маргариты была самой долгой и мучительной из всех. И об этом Арабелла сожалела.

– Пойми, тут ничего личного, – продолжила она, коснувшись руки покойной. – Ты погибла не зря. Когда мы встретимся в квадранте без границ, я все тебе объясню. Ты поймешь, что я не могла расправить крылья, пока ты была жива.

В голове у нее вихрем кружились сотни слов: более подходящих, более осмысленных – но у нее не было времени на вторую попытку. Жизнь вообще не дает вторых попыток.

Встряхнув головой, чтобы привести мысли в порядок, она взглянула на мать и сказала:

– Прощай, мама.

Теперь эта женщина с бледными губами и лиловыми веками для нее никто.

Моя камера была вдвое больше пещеры, в которой я укрывалась полгода назад. У меня было целых четыре дня, чтобы изучить ту пещеру вдоль и поперек. Я даже знала, насколько в ней можно вытянуть руки, пока не упрешься в стены. Я так часто вспоминала ее, что вскоре уже не могла отличить прошлое от настоящего. Из-за долгой изоляции в моем сознании не осталось ничего, кроме мглы и крови, крови и мглы. Никогда бы не подумала, что захочу вернуться в ту кошмарную пещеру, но даже четыре дня у бесчувственного тела отца были лучше того, что происходило со мной теперь. Единственным напоминанием, что я еще здесь, что я еще жива, была невыносимая тяжесть в груди.

Казалось, с тех пор, как я погрузилась во тьму, с тех пор, как последний раз видела Варина, прошла целая вечность. Почему он меня предал, по-прежнему оставалось загадкой. Может быть, Макель пообещал ему ГИДРу? Но Варин сам сказал, что уступил бы ее моему отцу. Неужели солгал? Неужели он научился у меня лгать?

Зря я ему доверилась! Стоило потерять бдительность, и он меня предал. Как я его за это ненавидела!

Где теперь Макель? Где его подручные? Может, им тоже удалось провести инспектора? Может, они уже восседают на тронах, вцепившись в подлокотники из красного дерева гниющими руками?

Казалось, мое заключение тянулось неделями, хотя на самом деле прошло всего два дня. Я знала это, потому что мне уже шесть раз приносили еду. Жидкая кашица на завтрак, черствый хлеб на обед и безвкусная похлебка на ужин.

В камере воняло рвотой – это я постаралась. Когда за стражниками закрылась дверь, то немногое, что я успела перехватить накануне, выплеснулось на пол. Органический костюм с меня сорвали, а взамен дали лохмотья из швейной мастерской. Теперь ничто не мешало мне дрожать от страха и обливаться потом.

Пожалуй, темнота даже милосердна. Можно представить, что ты в другом месте. Оно просторное, там можно дышать полной грудью, к горлу не подкатывает тошнота, а сердце бьется ровно и спокойно.

Судорожный вдох – шумный выдох. Я в ловушке. Мне никогда отсюда не выбраться.

Страх перед замкнутыми пространствами полностью подчинил себе мой разум и мое тело. Чтобы стены не раздавили меня, я свернулась в клубочек и вжалась в пол. Уже второй день у меня кружилась голова.

Недавно меня навестил инспектор. Он снова и снова задавал один и тот же вопрос.

Почему я это сделала?

Сколько бы я ни повторяла, что невиновна, он не верил. Макель околдовал его, как и всех обитателей дворца. Как и меня при нашей первой встрече. Уже в десять лет мою душу отравляла жадность, а Макель разглядел ее и помог ей разрастись, подобно ядовитому плющу. Подумать только: если бы не его предательство, я бы так и не увидела его истинную сущность.

Я так громко кричала о своей невиновности, что чуть не сорвала голос. Впрочем, остальные камеры пустовали, и разговаривать все равно было не с кем. Может, отсюда нарочно всех увели, чтобы я никого не пришила? Неужели инспектор думал, что я способна убить одним взглядом? Вход в подземелье охраняли стражники, но спускались они только за тем, чтобы принести еду, и, кроме плевков, от них ничего было не добиться.

От нечего делать я представляла, как медленно, год за годом, чахну и разлагаюсь. Как с моих костей слезает кожа. Как они превращаются в пыль. Но все это глупости. Гораздо раньше меня убьют.