Добудь Победу, солдат! - Сергей Абенов

тем более, если ты голодная, и я бы тоже чего-нибудь съел.

Густые кроны высоких деревьев совершенно закрывали небо, не пропуская лунный свет, и в парке было темно и сумрачно, как в лесу. Они прошлись немного по аллеям и присели на скамью, и им обоим показалось, что здесь не очень-то уютно, и самое время пойти перекусить где-нибудь, но, когда уже вышли из парка, Марита сказала, что лучше поужинать дома.

– Ты подождешь, а я приготовлю нам ужин, у меня целая гора продуктов.

– Мы не можем тратить время на приготовление ужина, – сказал Камал, – у нас его не так уж и много, мы можем купить что-нибудь, что можно есть так, я не привередлив в еде.

– Ладно, – ей было жалко, что пропадает такая замечательная идея. – Но я очень хотела накормить тебя вкусным ужином, но не сдержала обещания.

– Но ты не обещала мне ничего, поэтому не надо расстраиваться, просто давай зайдем в какой-нибудь магазин.

– Нет, – Марита вдруг изменила решение, – пойдем в тот ресторанчик, где мы были вчера. Только надо идти быстро.

– Хорошо, – сказал Камал, удивившись внезапной смене ее настроения.

В ресторане было малолюдно, за столиком у входа, освещенным неяркой лампой, пожилая пара играла в шахматы. Вторая лампа горела над барной стойкой. Когда Марита и Камал садились за столик, в помещение вошли два человека и прошли в угол у эстрады. Их лиц было не разглядеть в полумраке. Гитариста в тот вечер не было, и тихо играла пластинка. Камал налил вина в бокалы.

– То же самое?

– Да, милый, это Фетяска Альбе. Тебе ведь оно понравилось, вот я и заказала.

Бармен поменял пластинку в радиоле и Камал сказал, вслушиваясь:

– Не очень-то я разбираюсь в классической музыке…

– Это Моцарт, – сказала Марита.

– Красивая музыка, – сказал он, ощущая зарождающееся в душе чувство опасности, – но очень тревожная.

– Тебе не о чем тревожиться, милый, – девушка смотрела внимательно в его глаза. Она и сама почувствовала тревогу, но отогнала неясное предчувствие. Это во мне уже давно, подумала она, всю войну, но скоро все закончится и это ощущение исчезнет. – Ты мне скажи вот о чем… ты очень долго на этой войне. Тебе часто приходилось бывать в опасных… ситуациях?

– Не очень часто, – сказал он, – хотя бывало всякое. Это война и я солдат, а на войне так и бывает. А почему ты спрашиваешь? – Он улыбнулся, глядя на ее изогнувшуюся бровь и она провела по ней пальцами, как будто хотела расправить.

– И было так, что ты должен был погибнуть, а погиб кто-то другой? Тот, которому ты доверяешь, ведь было такое?

– Да, бывало и такое, но это война. Я тоже мог тысячу раз умереть, но… – ему не хотелось говорить об этом. Он оглянулся и посмотрел в угол у эстрады, но те двое были неразличимы в темноте, только угадывались их силуэты. Тебе мерещится бог знает что. Бог знает что. То, о чем говорит Марита, это другое. Главное, это то, что в подобных ситуациях я умею сохранить спокойствие. Хладнокровие, так будет точнее. Это я воспитал в себе с детства.

– Нет, – сказала Марита, и он уже не удивился ее умению угадывать его мысли, – это бог помогает тебе сохранить разум, твердость и спокойствие. Это все, чем он может помочь, но это очень много. Не удивляйся.

– Ты говоришь как Николай Парфеныч, – сказал он, и Марита уловила печаль в его интонации.

– Кто это, он был хороший человек?

– Да, очень хороший! Таких мало. Он тоже верил в бога, хотя был, как и я, коммунист. Он был смертельно ранен и последним патроном, который оставил для себя… Так делают солдаты, чтобы не отдаться врагу живым. Последним патроном он убил фашиста, с которым я схватился…

– Вот видишь, – сказала Марита и сжала его руку. – Вот видишь, я же знаю! Бог помогает и бережет тебя! Через других людей.

– Лучше бы он делал это как-то по-другому, – Камал покачал головой, – лучше бы они были живы, те, кого я не уберег. Тогда я поверил бы в него.

– Правда, я еще не знаю для чего он это делает. Но скоро я узнаю. И ты узнаешь.

Он смотрел на нее недоверчиво. Не может она этого знать или чувствовать. Но ты ей доверяешь и почему бы тебе не поверить в эти слова. Хотел бы, но не могу. Не хочешь быть должником, сказал ему кто-то. Никогда не был ни у кого в долгу. Но это другой долг.

– Ты не печалься, милый. Тут ты ничего не можешь поделать. Будет так, как он решил. – Она положила свою руку на его раскрытую ладонь. – Понимаешь, я ведь чувствую тебя. Вот сейчас я захотела, чтобы ты взял меня за руку, и ты раскрыл ладонь. Не смейся, пожалуйста. Но я не об этом хотела сказать. – Она выпила большой глоток вина. – Ты стал очень серьезным, слишком серьезным. Так давай поговорим о чем-нибудь другом. Я хочу сказать тебе о чем-то другом, но это связано.

– О чем же мы поговорим? О твоей Деве Марии?

– Нет. О тех людях, которым ты доверяешь, и которые доверяют тебе. Их не очень много, и я их вижу.

– Как ты можешь их видеть, ведь ты не знаешь их? Кроме того, который ходит вот так, – он показал руками, как Студеникин размахивает ими при ходьбе.

– Знаешь, как я их вижу? – она улыбнулась и заметила, – я показываю его лучше. Знаешь, это как будто покрывало, огромное покрывало, укрывшее всю землю. Вот, а люди как холмики под этим покрывалом.

– И как ты можешь разглядеть их, если они укрыты под покрывалом? Там, наверное, темно? – он старался скрыть насмешку, но это удалось ему плохо. Но он заинтересовался и больше не перебивал ее.

– Я чувствую, – Марита отпила из бокала, и во взгляде ее уже не было недоверия. – Все холмики темные, некоторые светлее, а твой холмик совсем светлый. Он светлый сам по себе и еще оттого, что он близко ко мне. А вокруг тебя тоже есть светлые холмики и вы все связаны невидимыми нитями. Но я их вижу. Это те, кому ты доверяешь. Некоторые очень далеко, но ты им веришь.

– Очень интересно, – сказал Камал и подумал – что-то подобное я чувствую в душе, или разумом, но не вижу. – Но там действительно темно, да?

– Нет, там светит солнце, но люди не видят друг друга, или не видят чего-то важного, того, что укрыто в тени.

– Они там, как тараканы, и не ведают, что творят, –