Сезон крови - Грег Гифьюн

– Я знал Бернарда с раннего детства, – проговорил я с нежностью, от которой мне самому стало неуютно. – После его смерти я только и делал, что размышлял, припоминал и понял, что никто из нас ни в чем его не подозревал просто потому, что мы не воспринимали его всерьез. Бернарда нельзя было воспринимать всерьез. Он всегда был странноватым, но мы к этому привыкли, даже не особо задумывались. То, что послужило бы тревожным сигналом, общайся мы с кем-то другим, ничего не значило, когда речь шла о Бернарде. Он много врал. Вечно все преувеличивал и изображал из себя кого-то, кем на самом деле не был. По крайней мере, так мы думали. Когда он говорил, никогда не получалось отделить правду от лжи. Он так много выдумывал, что невозможно было определить наверняка, но – и я понимаю, что это звучит странно, – это не имело значения. Потому что Бернард был Бернардом. Я всегда думал, что он выдумывал все эти истории, врал и врал до бесконечности, потому что ничего из себя не представлял. Что в реальности он был одиноким и ничего особенного не добился в жизни. Общаясь с ним, мы научились все забывать и не обращать внимания. Мы все разные, – я, Дональд, Рик и Бернард – но во многом и похожие. Мы все не без греха, так что с чего бы нам осуждать Бернарда или думать о нем дурно из-за того, что время от времени он вольно обходится с правдой и выдумывает свой фантастический мир, где он не был таким посмешищем, слабаком, человеком, на которого никто, кроме его друзей, во второй раз и не взглянет?

Клаудия кивнула.

– Если тебе нужно как-то подсластить воспоминания – дело твое. Но не забывай, я тоже его знала. Может быть, сторона, которую видела я, и была иной, но она была такой же реальной. Большую часть времени он был лживым мешком дерьма, но при этом говорил ровно столько правды, чтобы заставить сомневаться, гадать, сколько истины в его словах? Он врал и врал без остановки, а потом подкидывал какой-нибудь кусочек правды – и невозможно было понять, где что. И в тех редких случаях, когда я ставила его слова под сомнение, я ошибалась: он действительно говорил правду. И доказывал это. Если ты все еще хочешь его оправдывать, пожалуйста. Но Бернард был обманщиком на протяжении многих лет. Он был злом.

– Он был человеком, – негромко произнес я.

– Отчасти.

Меня особенно обеспокоило то, что она явно говорила всерьез.

– Отчасти?

Она лишь посмотрела на меня с пренебрежением.

– Ты что-то рассказывал.

Не обращая внимания на запахи, витавшие в неподвижном воздухе, я глубоко вдохнул и попытался собраться с мыслями.

– Как я уже говорил, вскоре после его смерти я начал размышлять, припоминать кое-какие события из прошлого, о которых не думал уже много лет, и они обрели новое значение. Одно из этих воспоминаний привело меня к женщине, которая жила в Поттерс-Коув, когда мы были детьми. Я узнал, что Бернард изнасиловал ее, когда был еще подростком. После этого ее жизнь пошла под откос, она много лет провела в психиатрических лечебницах. Она утверждает, что даже тогда Бернард был не тем, кем казался на первый взгляд. – Заметив отвращение на лице Клаудии, я подумал, что она хочет что-то сказать, но она промолчала. – Остается только гадать, чем он занимался до этого. Потом, после школы, мы думали, что Бернард отправился служить в морскую пехоту, – продолжил я. – Вернувшись, он стал рассказывать о том, как повредил колено во время боевой подготовки и был комиссован, но после его смерти мы узнали, что все это было вранье. Он никогда не был морпехом, а уехал в Нью-Йорк. Он сказал… Не то чтобы напрямую сознался в этом, но намекнул, что именно там начал убивать женщин.

– Ты говоришь, что узнал об этом после его смерти? – спросила Клаудия.

– Да. – Хотя я и обещал Дональду и Рику, что никому не стану рассказывать о кассете, сейчас мне казалось, что у меня нет иного выбора, кроме как посвятить Клаудию во все. Если у меня была хоть какая-то надежда добиться ее доверия, мне придется рискнуть и выложить все карты на стол. Я спокойно рассказал, как Рику пришла по почте кассета и мы вместе ее прослушали, и пересказал некоторые подробности. Потом добавил, что Дональд изучил преступления, совершенные в Нью-Йорке в то время, и нашел два нераскрытых убийства, удивительно похожих на те, что произошли в Поттерс-Коув.

Она никак не реагировала до тех пор, пока я не закончил.

– Так ты знаешь, что он был лгуном и дурным мальчишкой, которому нравилось пытать, насиловать и делать еще черт знает что.

– Да.

– И ты думаешь, что он убил этих женщин?

– Я это знаю.

– Так что еще тебе нужно? Тебе этого недостаточно?

– Было бы достаточно, – сказал я, – если бы не сны.

– Расскажи мне о них.

– Мне, Дональду и Рику стал сниться одинаковый кошмар. До сих пор снится. – Я подробно описал ей кошмар. – А потом со мной стали случаться вещи похуже. Галлюцинации, видения или что уж это такое – женщина и ребенок. Ужасные видения. Они начинались почти незаметно, казались такими правдоподобными, и в конце концов это случилось, когда я был на службе. Женщина из моего видения заманила меня на заброшенную фабрику, и там, внизу, я увидел… увидел ужасные вещи. Если Ад существует, то картины, которые она показала мне, были прямиком оттуда.

– Если, – негромко фыркнула Клаудия.

– Внизу я видел еще много такого, что не могу объяснить или даже точно вспомнить. Не уверен даже, хочу ли я вспоминать. Почти так же, как те времена, когда мы с Бернардом были детьми. Все воспоминания идут как бы вразнобой, понимаешь? И между ними есть громадные куски, которые я не могу восстановить, но то и дело кое-что проявляется, какими-то отрывками. Может быть, все потому, что я не хочу вспоминать точнее? Может, если я попытаюсь, то раскроется что-то еще более ужасное? – Все, что я говорил, казалось мне полным бредом, как будто я совершенно свихнулся. – Кроме того, мне иногда кажется, я что-то слышу, вроде как шепот, или просто как будто что-то ощущаю. – Как можно подробнее я пересказал видения с женщиной и ребенком. – Как будто они, мои воспоминания о Бернарде и кошмары, меня преследуют. Я потерял работу, жену… мне кажется, я теряю рассудок. А преследование все не прекращается. Я хочу, чтобы оно прекратилось. – От внезапно нахлынувших эмоций у меня перехватило дыхание. – Я хочу, чтобы все это прекратилось.

Клаудия докурила сигарету быстрыми короткими затяжками и бросила окурок в раковину, к посуде и муравьям. Он закатился за тарелку и пропал в грязной куче, до меня донеслось негромкое шипение, когда огонек коснулся воды.

– Мое детство продлилось от силы десять минут, – со вздохом произнесла Клаудия. – Дети вроде меня растут быстро. Но однажды, еще ребенком, когда мир до меня еще не дотянулся, я говорила со священником. Моя бабка водила меня в церковь, надевала на меня платьице, шляпку, перчатки – наряжала как могла. Она умерла, когда мне было двенадцать, но до того была вся из себя правильная католичка, ходила после мессы в дом священника и прибиралась, мыла посуду и все такое. Однажды, пока я сидела в доме священника и ждала, когда бабка все закончит, я разговорилась со священником. Его звали отец Наслетт. Старикан выглядел, как орел в очках. У моей бабки валялись стопки «Нэшнл джиографик», и один раз я увидела там каких-то аборигенов – из Новой Гвинеи, что ли? – и сразу заинтересовалась, знаешь, по-детски. Так вот отец Наслетт говорил мне, что если не верить в Бога и не подчиняться его законам, то попадешь в Ад. Я спросила его об этих аборигенах. Они даже не знали, что это за католическая церковь такая, неужели они тоже попадут в Ад? – Она поморщилась, как будто от горечи. – И знаешь, что он ответил? Что только те, у кого есть знание, за него в ответе. Что если ты не знаешь о Боге, то все нормально, и никто не станет тебя ни в чем винить. Эти аборигены ничего о нем не знали, они были невинны и не будут наказаны. Ад существует только для тех, кто все знал, но облажался или отказался подчиняться. Так что иногда лучше не знать, потому что веришь ли ты во все это или нет, как только у тебя появляется знание, ты сам за него в ответе. Ну так вот, у меня для тебя дурная новость: так работает не только вся эта божественная фигня.