Бен-Гур - Льюис Уоллес

В наши времена апартаменты, о которых идет речь, назвали бы скорее всего пиршественной залой. Просторное помещение, вымощенное полированными мраморными плитами, освещалось днем через световые люки на крыше; роль стекла играли цветные пластины слюды. Из стен выступали атланты, среди которых не было двух одинаковых, поддерживавшие карниз, украшенный арабесками чрезвычайно изысканных форм, изящными и многоцветными, – голубыми, зелеными, пурпурными и золотыми. По периметру комнаты непрерывной линией тянулся диван с покрытием индийского шелка и кашемира. Мебель состояла из столов и стульев египетского стиля, покрытых богатой резьбой. Мы расстались с Симонидисом, сидящим в своем кресле и оттачивающим планы помощи чудесному царю, чье пришествие, по его мнению, было не за горами. Есфирь спит крепким девичьим сном. Теперь оставим их и, пройдя над рекой по мосту, войдем через охраняемые вздыбившимися львами ворота, проследуем через множество залов и внутренних двориков вавилонского стиля и вступим в золотой чертог.

Пять огромных светильников, спускавшихся со свода на блестящих бронзовых цепях – по одному в каждом углу и один в центре, – пирамидами лампад освещали даже демонические лица атлантов и рисунок карниза. У столов сидели, стояли и непрестанно двигались около сотни людей, к которым мы должны хотя бы на минуту присмотреться повнимательнее.

Все они очень юны, некоторые из них едва вышли из подросткового возраста. Нет никакого сомнения в том, что все они латиняне и большинство из них – римляне. Все разговаривают на безупречной латыни, каждый явился сюда в одежде для помещений, принятой для таких случаев в великой столице на Тибре, – в туниках с короткими рукавами и подолами, одеянии, прекрасно подходящем к климату Антиохии и особенно соответствующем атмосфере залы. На диване вдоль стен яркими пятнами выделяются небрежно брошенные там и здесь тоги[66]и лацерны[67], некоторые с многозначительным кровавым подбоем[68]. Здесь же беззаботно дремлют спящие; не станем же выяснять – повергнуты ли они в сон жарой и заботами трудового дня или побеждены Вакхом.

В помещении стоит нескончаемый и громкий гул голосов. Время от времени его прерывают взрыв смеха или гневный спор; но над всем преобладает непрерывный ровный треск, поначалу озадачивающий всякого человека, не знакомого с подобными сборищами. Но если мы пробьемся поближе к столам, загадка происхождения этого треска разрешится сама собой. Собравшиеся предаются своим любимым играм в кости и подобию современных шашек, треск же производят всего лишь tesserae, игральные кубики из слоновой кости, громко перемешиваемые, и hostes, фигуры, передвигаемые по расчерченным на квадраты игральным доскам.

Что же представляют собой собравшиеся здесь гости?

– Дорогой Флавий, – обращается к своему сопернику один из игроков, держа в руке поднятую для передвижения фигуру, – видишь ли ты вон ту лацерну, что лежит на диване прямо перед нами? Она только что куплена в лавке, и у ее ворота красуется застежка из золота шириной с целую ладонь.

– Что ж, – отвечает Флавий, задумавшийся над очередным ходом, – мне приходилось видеть такие и раньше, клянусь поясом Венеры, в этом нет ничего нового! Что такого ты в ней нашел?

– Ничего. Только я охотно отдал бы ее, чтобы найти человека, который знает все.

– Ха! За куда менее ценную вещь я найду тебе здесь нескольких человек в тогах с красной полосой, которые охотно примут твое предложение. Однако ходи.

– Что ж, мат.

– И в самом деле, клянусь Юпитером. Еще партию?

– Не прочь.

– А ставка?

– Десять тысяч сестерциев.

Каждый из игроков взял свою табличку и стило и сделал для себя пометки; когда фигуры были расставлены, Флавий снова вернулся к прерванному было разговору.

– Человек, который знает все! Клянусь Геркулесом, оракулы умерли бы от зависти. Да и для чего тебе подобное чудовище?

– Чтобы получить ответ на один-единственный вопрос; потом, заверяю тебя, я бы немедленно перерезал ему горло.

– И какой же это вопрос?

– Я попросил бы его назвать мне час – что я говорю: час? – нет, ту минуту, когда завтра в город прибудет Максентий.

– Отличная партия! На этот раз она будет моей! А почему именно минуту?

– А тебе приходилось когда-нибудь стоять с непокрытой головой под сирийским солнцем на причале, на который он должен выйти? Огонь Весты не так горяч; да и я предпочел бы умереть, если таковое мне суждено, на родине, в Риме. Но ты отвлек меня, мой Флавий, и я проиграл. О Фортуна!

– Еще?

– Я должен отыграть свои сестерции.

– Да будет так.

Игра продолжалась партия за партией, и, когда свет утренней зари, проникший в залу через застекленный потолок, заставил померкнуть огонь светильников, он застал игроков все за тем же столом и за той же игрой. Как и большинство гостей, они входили в состав военной свиты консула и ожидали его прибытия, по мере возможностей развлекая себя.

Между тем во время вышеприведенного разговора в зале появилась еще одна компания. Поначалу незамеченные, вновь прибывшие пробрались между гостями прямо к центральному столу. Выглядели они так, словно только что сбежали с какой-то пирушки. Некоторые с трудом держались на ногах. На голове их предводителя красовался венок – знак организатора празднества, если не его хозяина. Выпитое вино лишь подчеркнуло его красоту, суровую мужскую красоту истинного римлянина. Его голова была гордо вскинута, кровь окрасила губы и щеки в ярко-алый цвет, глаза блестели. Но в походке, которой он, завернувшись в безупречно белую тогу, собранную многочисленными складками, прошел через залу, было чересчур много имперского для простого участника пирушки. Идя к столу, он прокладывал путь себе и своим присным без особых церемоний и не извиняясь. Когда же он наконец остановился и обвел взглядом пирующих и игроков, все как один повернулись к нему и приветствовали его возгласами.

– Мессала! Мессала! – кричали они.

Сидевшие поодаль, услышав эти возгласы, присоединились к ним. Группы людей тут же распались, игроки забыли про кости и фигуры, все присутствующие потянулись к центру залы.

Мессала встретил эти знаки внимания с подчеркнутым равнодушием и тут же продемонстрировал глубинную основу своей популярности.

– Здоровья тебе, Друз, друг мой, – произнес он, обращаясь к игроку, сидевшему справа от него, – здоровья и… позволь мне на минуту твою табличку.

Он поднес к лицу покрытую воском пластинку, бросил взгляд на сделанные на ней заметки и швырнул табличку на пол.