Я в степени N - Александр Староверов

И вдруг на самом дне своего отчаяния, глядя на иконы, я вспомнил. У меня есть друг. Убивая людей на Донбассе, калеча своего сына Славку, я забыл о нем. Я твердил заученные молитвы, не вдумываясь в их смысл. Как заклинания колдовские, как «крекс пекс фекс»… Я говорил, но не чувствовал. Нельзя так с друзьями. Но ничего, он меня простит, он друг мне настоящий, он всех прощает. Нужно только дойти до него, навестить, добраться…

Окрыленный надеждой, я быстро привел себя в порядок, умылся, надел более-менее чистую, приличную одежду и выбежал на улицу. Я шел в гости в дом друга своего, Иисуса, к всегда выручавшему меня в трудных ситуациях отцу Александру.

* * *

Батюшка встретил меня радостно: обнял, расцеловал троекратно по русскому обычаю, усадил на диванчик под образами в своем маленьком кабинетике и, похохатывая, произнес:

– Наслышан, наслышан о твоих подвигах, ну, давай, рассказывай!

По мере моей исповеди лицо батюшки все больше мрачнело, когда дошел до расстрела Пети, отец Александр совсем нахмурился. Странным образом он немного повеселел лишь в самом конце, хотя я не понимал, чего там веселого, слушать про несчастного, задыхающегося Славку. В любом случае мне стало легче, просто потому что выговорился, а еще потому, что в доме моего друга, Иисуса, и стены помогали.

Я выговорился, и на несколько минут в кабинетике установилась тишина. Батюшка беззвучно, одними губами, шептал что-то себе под нос и периодически мелко меня крестил. Словно зачеркивал, вычеркивал во мне нечто страшное, словно бесы во мне поселились или я сам бесом стал. Движения его рук напоминали точную работу хирурга. Но не успокоение они мне приносили, а боль. Я давно уже ни в чем не был уверен. Возможно, я нуждался именно в таком лечении, возможно, мне показалось. На свете все возможно, как выясняется… Наконец, закончив пассы руками, отец Александр подошел ко мне, обнял снова и печально прошептал мне на ухо:

– Бедный, бедный Иов, все потерял…

Я оттолкнул его. Не знаю почему, но оттолкнул. Фальшивыми мне показались его слова. Я шел в дом друга своего, Иисуса, за искренностью. Лучше поплакал бы он со мной, что ли. Просто поплакал. А эти пошлые аналогии…

– Только не надо говорить, что необходимо смириться, перетерпеть, и все вернется в тройном размере! – почти прокричал я. – Другая жена – в три раза красивее, другие дети – в три раза умнее и послушнее, другой, более доходный и устойчивый бизнес. Мне не нужно другое, вы понимаете меня? Мне нужно прежнее, мне нужно разобраться, где я ошибся, что сделал не так? Мне жить для чего-то нужно…

– А я и не говорю, Виктор, – строго ответил батюшка, – я тебя слушаю. Хороший ты человек, и образованный, как я погляжу, думаешь, что знаешь про Иова. Расскажи мне, если знаешь.

Я пересказал знаменитую притчу о том, как жил богобоязненный, праведный человек в древние времена. И было у него все: прекрасная семья, отличные дети, богатство, уважение окружающих. Но поспорил сатана с богом: сказал, что легко славить Господа, когда он щедро осыпает человека милостями, а вот если отнять все, тогда любой праведник в богохульника превратится. «Не превратится», – сказал Господь и поспорил. Сначала исчезло богатство, следом – уважение, потом умерли жена и дети, в конце сам Иов заболел проказой, но упорно продолжал славить Бога. И верить. Сатана проиграл, а праведник получил заслуженную награду. И стала у него жизнь лучше, чем прежде.

– Все верно, – похвалил меня отец Александр, – знаешь. У нас в семинарии пятерку получил бы. А тебе не кажется эта история немного странной?

– Кажется.

– А почему?

– Вы меня, конечно, извините, батюшка, но уж больно на ложь смахивает, на разводку. Мол, терпи, и воздастся. Причем даже не на том свете, а на этом, во что уж совсем не верится, потому что на этом свете нетерпеливым, как моя Анька, только и воздается.

– Ложь, говоришь… Может, и ложь. В каком-то смысле – точно ложь. Но разве может быть ложь в Святом писании?

– Не может, – убежденно ответил я.

– А тогда как?

Я задумался. Не то чтобы задумался, а в ступор впал, в неразрешимый логический и нравственный парадокс. С одной стороны, нутром чувствовал, что ложь, и даже батюшка это подтверждал, а с другой – не может у господа быть лжи.

Ни до чего я не додумался, только понял, что правильно я пришел к отцу Александру, и откроет он мне сейчас истину, и все разъяснится.

– Не знаю, – произнес я с трепетом. – Скажите.

– Не люблю эту притчу, – вздохнул батюшка. – Страшная она, с двойным дном. И не упоминаю никогда, только если… Только если бедного Иова встречу. Редко, но случается. Ты третий за всю мою жизнь. Ладно, слушай. Много в этой притче странного, люди в суете проходят мимо странного и страшного – зачем им? Тем более внешне все просто. Как там в песне поется: «Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы». Вот и вся притча, на первый взгляд. Ан нет, много вопросов. Например, почему Господь с сатаной вообще спорить начал, да еще на хорошего человека, как на лошадь породистую, – добежит до финиша или сдохнет? И кто вообще такой сатана, зачем он нужен? Нет, понятно, по канонической версии – восставший, низвергнутый ангел. Но ведь Бог всемогущ и по определению всегда прав. Тогда в этом случае спор не имеет смысла: он ведь и сатану создал, он его одним движением ресниц уничтожить может, как и все зло на свете. Однако не уничтожает почему-то… Вопрос… А казалось бы, простая притча, на первый взгляд, да?

Отец Александр преобразился, его тяжелое одутловатое лицо с окладистой бородой подтянулось, собралось и засияло нездешним каким-то светом, который я принял тогда за небесный. Помимо своей воли я упал перед батюшкой на колени и поцеловал ему руку. Я слушал, я внимал, я готовился узнать истину.

– Вот так-то, – довольно сказал батюшка и погладил меня по голове, – а говорил, знаешь… Зло, Витя, это тоже Господь, бесконечное зло и бесконечное добро, плюс и минус, только так Вселенная может находиться в равновесии. И медленно, слышишь меня, очень медленно двигаться, смещая баланс в сторону добра… Сам с собой Бог спорил. При всей праведности Иова было в нем зло. Думал он: раз благоволит к нему отец небесный, если везет ему в делах, то почти сравнялся он с Господом, сам судить может, что хорошо, а что плохо… Богатый, а рядом бедные. Мало он им помогал, дураками считал. Бедные сами виноваты, что бедные… Поучал их еще небось. Да на таких Иовах вся западная цивилизация стоит, протестантская этика чертова: бог любит богатых, вроде свободный рынок всем правит. Нет, неправда! Всем правит зло и добро. Заслуженно бедный Иов наказание понес за гордость свою. Бог гордых не любит, и слабых не любит тоже. Только сильные и смиренные войдут в его царство. Ничего тебе не напоминает, кто у нас сильные и смиренные? Да русские, дурачок. Мы, русские, и с нами Бог. Богоизбранные мы. Он сначала евреев избрал, это правда, но они возгордились, скурвились, отринули его, погрязли в слабостях, польстились на золотого тельца, и Он их проклял. Теперь мы богоизбранные, сильные, терпеливые и смиренные русские люди. Ты тоже сильный, но и ты возгордился. Кто тебе право дал решать, какие трупы лучше, кому жить, а кому умирать? Ребенка обгорелого пожалел с «Боинга». А свои, родные русские дети как же? Сам говорил, много детских трупов в Донецке видел. И вот пожалуйста, покарал тебя Господь, самого дорогого лишился – Славки собственного и Женьки. Почему снайпера бандеровского пожалел? Он ведь твоих товарищей убивал. Кто ты такой, чтобы грех убийства прощать? Ты человек, Витя, просто хороший русский человек. Но не Бог. Будь смиренным, не думай, не рассуждай, просто будь, и все. От гордости, от веры в себя, а не в Господа все беды. Запомни это. Тяжело мне говорить, но скажу. Поделом тебе, Витя, и по делам твоим. Жалости от меня ждал? Не получишь. Жалость – это слабость, западные еврейские штучки, ведущие к гниению, распаду и такой крови, в которой все сущее потонет. Не жалость, а доброта, сила и смирение спасут мир. Русская сила и русская доброта. И русское смирение перед лицом Господа.