Смерть у стеклянной струи - Ирина Потанина

— Поэтому и не сижу тут, на рабочем месте, а обитаю в бухгалтерии, — весело подмигнула Ольга, когда, впустив Морского в пустую комнату, увидела, как он в ужасе вздрогнул от раздавшегося невесть откуда оглушительно громкого чиха. — Тем паче, там от меня есть хоть какой-то толк. Девочкам помощь всегда нужна. Начальство разрешает и даже поощряет, так что претензии про долгий поиск ключей не принимаются. Работайте на здоровье!

— И вам всего хорошего! — захохотали из-за стены.

Ольга ушла, а Морской, хоть и старался полностью сосредоточиться на поисках обещанных Антончику данных, все равно невольно переключался на чужой застенный разговор.

— А вот у нас на фронте случай был трагичный, — басил кто-то из монтажников.

Морской в очередной раз подумал, насколько по-разному воспринимают люди пережитое. Кому-то важно не забыть, необходимо выговориться, а кто-то — вон, к примеру, как Горленко, — молчит и стекленеет при любом вопросе о войне. Однажды, правда, года через три после Победы, Морской невольно стал свидетелем того, как Коля, получив приглашение на встречу фронтовиков, скомкал его и выбросил, а Света умоляла, мол, сходи. Тогда Николай твердо сказал «нет» и вдруг осипшим голосом добавил: «Ты же знаешь, все настоящие мои фронтовые товарищи погибли. Все до единого, и даже мой Тумаркин. Те, кому есть с кем шумно вспомнить, — пусть идут. А я с чужими не хочу, а со своими мысленно и так всегда на связи». И Света отступила, а Морской, корректно сделав вид, что разговора этого не слышал, расспрашивать не стал.

— Представьте только! — продолжали за стеной. — Боец был семижильный. Прошел через такое — страшно вспомнить — и ни царапинки, живехонек, как будто не солдат, а машина какая-то. Но однажды, на привале, такая глупость с ним произошла…

— Глупость происходит сейчас со мной, — выругался себе под нос Морской, стараясь не отвлекаться. Список нужных Антончику картин он давно уже держал в руках, но — вот невезение — по чьей-то дурости в нем были только названия фильмов. Ни тебе режиссера, ни года, ни съемочной группы. Для вызывающей доверие заметки названия нужно было хотя бы чем-то дополнить, и потому Морской теперь искал среди расставленных в алфавитном порядке карточек описание нужных картин. — И ведь успели ж заполнить карточки и разложить по полкам!

— Он на привале как раз нас фотокарточкой сынишки забавлял. Хвастал, какой парень смышленый растет, — продолжали за стеной. — А в это время мимо проходил командир взвода. Протянул нашему семижильному пистолет. Почисти, говорит, брат, пожалуйста, не в службу, а в дружбу, так сказать… Обойму, конечно, вынул. А наш герой, увы, был кривляка еще тот. Схватил пистолет и, шутки ради, приставил к виску. Ну, без обоймы же, чего бы не покуражиться? «Эх, — говорит, — жить надоело!» и спустил курок. И грохнул выстрел. Один патрон, как позже стало ясно, по случайности остался в канале ствола.

— Ох, лишенько. Да как же было можно не проверить? Не зря предупреждают… — многоголосо сокрушались за стеной.

Морской вместе со всеми мрачно хмыкнул и переключился на свое. Он уже сделал пару нужных выписок и тут заинтересовался строчкой из самого конца списка: «“Олимпия” — направить в спец. хр.».

— Неужто тот самый фильм? — изумился Морской, знавший, что знаменитая довоенная документальная картина Лени Рифеншталь об Олимпийских играх в Берлине называлась именно так. — А что — все может быть. Пленки-то из разобранного немецкого склада. Хм, интересно…

Он понимал, конечно, что для газетной заметки эти данные не нужны, и что упоминать картину из спецархива никто не даст, но все равно полез за карточкой фильма. И, разумеется, подумал об Ирине. Точнее — о Кларе. Вот, мол, как было бы эффектно сейчас удостовериться, что пленка та самая, сделать выписку и явиться к Бржихачек с заявлением: «У нас на фабрике хранится копия картины, над которой, возможно, вы тоже работали».

Впрочем, и Клара, и Ирина сейчас, скорее всего, уже были на пути к вокзалу в сопровождении плотно сбитой официальной делегации провожающих.

— Такие дела, — доносилось из-за стенки. — Жизнь — штука странная. Все от войны ждут одного, а тут — несчастный случай. Просто командир не вовремя прошел. И друг мой зря полез клоунничать… Эх…

У Морского задрожали руки. Нет, не от рассказа за стеной. Он держал карточку фильма и, не обращая внимания на множество красных пометок про запрещенность и спецфонд, читал тщательно перенесенные чьей-то старательной рукой данные из титров. «Клара Грох-Бржихачек», — было написано там. — «Грох-Бржихачек»… И тут же вспомнились Иринины слова про чешскую фамилию мужа Клары. А девичья, выходит…

«Брат… Несчастный случай…. Не вовремя… Зря полез…» — рефреном зазвучали в мозгу Морского отрывки разговора соседей.

— Коля! — громко воскликнул Морской, окончательно сообразив, что только что узнал. — Мне срочно нужен Коля!

— Я тут. Кто спрашивает? — настороженно поинтересовались из-за стенки, но Морской уже не слушал, со всех ног несясь к телефону.

— Что? Вышел? Куда? — тиранил он телефонную трубку через миг. — На территории? Так поищите! Это срочно! Ах, чтоб вас… Тут быстрей приехать, — Морской дал отбой и кинулся во двор, где, к счастью, задумчиво курил только что приехавший на личном автомобиле Миша Сальман. Момент сейчас был ровно тот, когда без объяснений просить товарища об услуге не зазорно.

* * *

— А я не удивляюсь, — с натянутой улыбкой говорила в это время Ларочка разинувшей от изумления рот Галине на кухне у Морских. — Коты куда чувствительнее нас.

Галя и впрямь была поражена: с самого визита Клары Бржихачек кот Минька, оскорбленный тем, что новые хозяева не сумели удержать в доме понравившуюся ему женщину, к людям не выходил, а тут, едва Ларочка присела, запрыгнул к ней на руки и принялся урчать, тычась массивным лбом ей в шею.

— Я это поняла с момента смерти Хутряка, — продолжала Лариса.

Галина знала, что Хутряк — приблудившийся к Двойре во времена оккупации кот — стал членом семьи и настоящим другом, а недавно внезапно умер. Видимо, от старости, которой никто не ожидал, поскольку Хутряк о своем возрасте помалкивал и ни в каких болезнях замечен не был.

— Тогда, — пояснила Лариса, — мы с мамой Двойрой хоронили что-то похожее на тряпочку, маленькое, раза в два меньшее, чем был наш Хутряк. Вот и выходит, что коты примерно на половину состоят из души. И там, конечно, столько всякого намешано… Думаю, Минька ластится сейчас вовсе не ко мне, а отдает дань Хутряку. Пока я к вам ходила при живом Хутряке, Минька мной не интересовался, а теперь, видимо, чувствует смерть товарища. Ну или что-то в этом роде…

Красивая, с модной укладкой и подведенными стрелками сияющими глазами, Лариса старалась философствовать непринужденно и легко, но Галя все равно видела напряжение.

— Вот незадача, — Лара, видимо, по взгляду все поняла и искренне вздохнула. — Стараюсь выглядеть веселой и отважной, а все разговоры свожу на тему смерти или еще чего-нибудь ужасного. Такое гадкое предчувствие, ты знаешь…