Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман

В октябре 1993 года, во время вооруженной конфронтации между Ельциным и сторонниками жесткой линии оппозиции в российском парламенте, сотрудники Йордана и Чубайса пережили несколько страшных часов. Они боялись, что восставшие националисты и оппозиционеры, ведомые Руцким и Хасбулатовым, ворвутся в комнату с ваучерами, находившуюся в доме через дорогу. Ваучеры, стоившие десятки миллионов долларов, основа всей приватизационной программы, в одно мгновение могли превратиться в дым. Но антиельцинские силы в Белом доме так и не узнали об этом. Хранилище ваучеров осталось в неприкосновенности{202}.

В начале 1994 года на Западе наконец-то поняли, что российская промышленность станет новым Клондайком. Ельцин добился принятия новой конституции, давшей ему широкие полномочия и новый законодательный орган. Старый Верховный Совет ушел в прошлое. Йордан вспоминал, что в марте 1993 года, до того, как Ельцин одержал победу на референдуме, он тщетно пытался заинтересовать иностранных инвесторов ваучерами. “Я приходил, чтобы рассказать о России, а меня никто не хотел пускать в свой кабинет, — рассказывал он. — Это никого не интересовало. За три недели я объездил весь мир. В ноябре я отправился в новую поездку. Передо мной начали открываться двери. А в марте 1994 года весь мир хотел знать, кто я”.

Между декабрем 1993 и июнем 1994 года, когда закончился ваучерный этап приватизации, через Йордана и Дженнингса прошло 16 346 070 ваучеров, более го процентов их общего количества. Иностранные инвесторы были заинтересованы в приобретении российских акций, хотя зачастую ничего не знали о компаниях, акции которых покупали. Даже такая крупная нефтяная компания, как ЛУКойл, могла предложить своим инвесторам лишь финансовую информацию, свободно умещавшуюся на одной страничке.

Поворотный момент наступил в мае 1994 года, когда в журнале “Экономист” была опубликована статья под заголовком “Распродажа века”, в которой были приведены точные данные, свидетельствовавшие о том, что российская собственность стоила очень дешево по сравнению с аналогичной собственностью в других странах мира. В статье отмечалось, что акции фабрики “Большевик” продаются и покупаются по цене 53 доллара за акцию, в три раза дороже, чем во время приватизации 1992 года. Но все же рыночная цена фабрики “Большевик” в пересчете на тонну выпускаемой продукции равнялась 9 долларам, а польской кондитерской фабрики “Ведел” на местном фондовом рынке — 850 долларам{203}.

По воспоминаниям Броудера, сразу же после появления статьи в журнале “Экономист” среди его коллег в Лондоне, раньше не обращавших на него никакого внимания, вырос интерес к России. “Я сидел в торговом зале и вдруг увидел у своего стола всех директоров-распорядите-лей. “Билл, — сказали они, — ты, оказывается, занимаешься интересными вещами. Можешь купить для нас акции ЛУКойла”?

Несмотря на политический кризис, длившийся два года, Чубайс выполнил свое главное обещание — передать государственную собственность в частные руки. За двадцать месяцев через ваучерные аукционы прошло около четырнадцати тысяч фирм. Были приватизированы тысячи небольших магазинов и предприятий; всего около 70 процентов экономики перешло в новый частный сектор.

Окажутся ли новые собственники более эффективными, чем советские хозяева? В конце периода массовой приватизации, в середине 1994 года, наблюдалось много опасных признаков. Рожецкин проехал по российской глубинке, посмотрел на заводы, и оказалось, что многие собственники, с которыми он встречался, не были заинтересованы в развитии так дешево купленных ими предприятий. Вместо этого они занимались выведением активов и выкачиванием денежной наличности. Идеи о приобретении навыков корпоративного управления, о дисциплине и об эффективных собственниках казались чем-то далеким, едва зарождающимся.

Но Чубайса это не беспокоило. Уроки управления и собственности будут усвоены позже. Если собственники плохие, они разорятся. “Только и всего, — говорил он. — Если и второй собственник плохой, он тоже разорится. А если хороший, то не разорится”{204}.

В конце 1994 года Чубайс был полон энтузиазма в отношении будущего собственности, освобожденной им от государства. “Все, что мы уже сделали, убедило меня, что наша страна стоит на пороге инвестиционного бума, — сказал он. — И это не фантазии”.

Однажды, когда массовая приватизация уже была закончена, Рад-лофф сидел за столом напротив Чубайса. Радлофф, которому всегда были присущи прямолинейность и скептицизм, посмотрел на Чубайса и спросил его напрямик: “Что вы сделали для России?”

Чубайс, обладавший железными нервами и непоколебимо веривший в возложенную на него миссию, ответил: “Я приватизировал власть. Я покончил с коммунистической системой”.

Радлофф онемел, потому что сказанное Чубайсом не укладывалось в голове и в то же время было правдой.

В 1993 году Борис Березовский, у которого всегда имелось множество планов, несколько раз приходил в Министерство финансов России. Он хотел встретиться с сотрудницей министерства Беллой Златкис, невысокой женщиной с короткими черными волосами, латвийскими предками и привычкой говорить повелительным тоном. В начале 1990-х Златкис была назначена на должность руководителя только что созданного в министерстве департамента ценных бумаг и финансовых рынков. Правда, в тот момент никто не разбирался в ценных бумагах, а финансовые рынки только начали формироваться.

Березовский фонтанировал идеями, вспоминала она, и проявлял большую настойчивость. В своем маленьком кабинете Златкис слушала рассказ Березовского о его новой мечте. Он хотел построить новый автомобильный завод, чтобы выпускать “народный автомобиль” вроде “фольксвагена”. Компания Березовского, ЛогоВАЗ, стала ведущим продавцом автомобилей в России, забирая тысячи автомобилей “жигули” на АвтоВАЗе в Тольятти и расплачиваясь за них с большим опозданием уже обесценившимися рублями. Теперь Березовский предлагал пойти дальше. Он сказал Златкис, что ему нужен кредит в размере двух миллиардов долларов, чтобы построить завод, который будет выпускать “народный автомобиль”. Представьте, как россияне будут толпиться в демонстрационных залах! Машина была мечтой каждого русского, и у Березовского имелся финансовый план, достойный его воображения.

Приватизационные ваучеры оказали влияние на сознание населения России. На улицах и биржах велась активная торговля ваучерами. Люди получали представление об акциях — бумагах, имевших реальную ценность. Ваучерные фонды, обещавшие высокий доход, росли как грибы, привлекая новых инвесторов.

Березовский подумал: если государство может выпускать ценные бумаги, ваучеры, почему не может он? Люди профинансируют “народный автомобиль”. Они будут покупать акции.

Автомобильный завод в Тольятти переживал трудное время. Его осаждали преступные группировки и грабили собственные руководители. Но замыслы Березовского поддерживал сам директор, Владимир Каданников, вставший во главе АвтоВАЗа в 1986 году, в начале перестройки. Он был одним из выдающихся руководителей производства в стране и придавал вес затее Березовского. Каданников знал, что “фольксваген” — немецкий “народный автомобиль” — тоже начинался перед Второй мировой войной с мелких частных инвестиций{205}.