Шаги в темноте. Убийство Адама Пенхаллоу - Джорджетт Хейер

Фейт вышла из спальни в одиннадцать часов, и к этому времени все уже разошлись. Горничные заправляли кровати, опорожняли горшки и поднимали пыль швабрами. Никто за ними не присматривал, они не торопились и весело болтали. Наткнувшись на толстушку со щеткой и совком, выходящую из комнаты Рэймонда, Фейт сухо заметила, что спальни следовало убрать еще час назад. Девушка возражать не стала и с добродушной улыбкой сообщила, что «сегодня они чуток запоздали». Впрочем, запаздывали они постоянно. Спускаясь по широкой дубовой лестнице, Фейт с раздражением подумала, что с горничными надо быть построже. Однако она тут же нашла себе оправдание, мол, у нее нет ни сил, ни здоровья, чтобы обуздать неотесанных деревенских девиц.

Лестница вела в центральный холл, бесформенное помещение с низким потолком и множеством дверей, от которого ответвлялись длинные коридоры. Напротив лестницы, над большим камином, висел портрет Рейчел. В центре холла стоял складной стол, а на нем ваза с цветами. Еще там было несколько стульев времен короля Якова с высокими резными спинками и вытертыми сиденьями, выцветший персидский ковер, старинный дубовый сундук; потемневшее медное ведерко для угля, два кресла с полукруглой спинкой и этажерка, где валялись старые газеты и журналы, садовые ножницы, мотки бечевки и прочий хлам. В углу стоял большой кувшин с павлиньими перьями, а под одним из окон громоздился неуклюжий письменный стол. Стены украшали пейзажи в тяжелых золоченых рамах, лисьи и оленьи головы, две металлические грелки, стеклянная витрина с чучелом выдры и дубовая вешалка с крючками, на которых висели охотничьи хлысты.

Стояла поздняя весна, и из открытой готической двери тянуло холодком. Фейт зябко повела плечами и прошла в Желтую гостиную. Она решила, что ее золовка, как обычно, копается в своих папоротниках или катается по пустым аллеям в повозке, запряженной костлявой кобылой, с которой, как считала Фейт, они были удивительно похожи. Она поискала утреннюю газету и, не найдя, отправилась в столовую, надеясь обнаружить ее там. Когда Фейт вернулась в холл с газетой в руках, из широкого коридора, ведущего в западную часть дома, вышел Рубен и сообщил ей не слишком приятную новость:

– Хозяин хочет вас видеть, мадам.

– Я как раз к нему собиралась.

Фейт всегда тщательно скрывала от слуг, что испытывает страх перед мужем. Теперь же, когда он был прикован к постели, страх этот перерос прямо-таки в суеверный ужас.

– Лавди сказала, что он неважно себя чувствует.

– Я знал, что этим кончится, когда он попросил Сибиллу испечь ему пирог с сардинами, – мрачно заявил Рубен. – Он всегда был вреден для его желудка.

Фейт содрогнулась от воспоминаний. Накануне Пенхаллоу вдруг потребовал давно забытое в Корнуолле кулинарное чудо. Возмутился, что в Тревеллине никогда не подают пирог с сардинами, и вспомнил, как замечательно его пекли в доме бабки. Потом стал распекать молодежь за невнимание к обычаям отцов, закончив тем, что послал за Сибиллой и распорядился испечь пирог к ужину. Пусть все знают, что такое настоящая корнуоллская еда! Вечером Пенхаллоу приехал на инвалидном кресле в столовую, чтобы председательствовать за столом и собственноручно угощать пирогом домочадцев. Перед ним поставили блюдо с горой печеного теста, из него торчали головы многочисленных сардин. Фейт сразу затошнило, но она смалодушничала и заставила себя проглотить пару кусков. И только у Вивьен хватило духа, чтобы отказаться есть «эту дрянь».

В душе Фейт была довольна, что Бог наказал ее мужа несварением желудка. Это давало надежду, что повторения не последует.

Словно прочитав ее мысли, Рубен продолжил:

– Но он и слушать не хочет, что это из-за пирога. И ничем его не убедишь, хоть тресни. Такой уж у него характер.

Фейт считала ниже своего достоинства обсуждать с прислугой мужа, поэтому промолчала и, положив газету на стол, направилась в западное крыло. Коридор с маленькими окошками, прорубленными в толстой каменной стене, привел ее в другой холл, откуда можно было выйти в сад. Там же находилась двустворчатая дверь в комнату, которая задумывалась как танцевальный зал, но уже много лет служила Пенхаллоу спальней.

Взявшись за ручку, Фейт на мгновение застыла, прислушиваясь. За дверью было тихо, и, глубоко втянув воздух, словно перед прыжком в воду, она повернула ручку и вошла.

Комната, в которой очутилась Фейт, занимала все западное крыло дома и выходила окнами на две стороны – с фасада открывался вид на аллею, ведущую к главным воротам, а с противоположной стороны виднелся сад, огороженный увитой плющом стеной. Это крыло пристроили к основному зданию в семнадцатом веке, поэтому спальня Пенхаллоу была обшита деревянными панелями и изобиловала лепными украшениями. В огромном резном камине, полку которого поддерживали две кариатиды, пылали поленья, лежавшие на огромной куче золы. Высокий узорчатый потолок потрескался и почернел от дыма, вырывавшегося из камина при порывах ветра. Темные панели придавали комнате сумрачный вид, от него не спасали даже два ряда окон. Однако любого, кто сюда входил, прежде всего поражала многоцветная пестрота обстановки.

Комната была набита мебелью, на каминной полке, шкафах и многочисленных столиках, занимавших все свободное пространство, теснились самые немыслимые безделушки, собранные без всякой системы. Пенхаллоу просто тащил к себе в комнату все, на чем останавливался его не слишком взыскательный взгляд. Между окнами стоял красный лакированный комод, на нем сидел китайский божок Хотэй, вырезанный из слоновой кости. У другой стены возвышались две довольно уродливые бамбуковые цветочницы с тропическими растениями в горшках. По сторонам камина, на пристеночных столиках пылилась пара огромных малахитовых ваз, перекочевавших сюда из Желтой гостиной. В углу притулился мраморный умывальник, кое-как отгороженный дешевой японской ширмой с золотыми птицами. Рядом обосновался инкрустированный сундук, белесый от времени, а вплотную к нему – изящный столик из атласного дерева, притиснутый к кровати. С другой стороны кровати возвышался ореховый комод, находящийся в близком соседстве с круглым столом, накрытым ярко-красной скатертью из синельки, и изысканной кушеткой эпохи Карла I, обитой выцветшим бордовым бархатом. Рядом стояло инвалидное кресло Пенхаллоу, а поблизости – длинный узкий обеденный стол, заваленный книгами и бумагами, с которыми соседствовали графины, пузырьки с лекарствами и полотняный мешочек с собачьими галетами. К двери в гардеробную примыкал угловой буфет красного дерева. По комнате были расставлены разномастные кресла и другие места для сидения – парочка продавленных кожаных стульев, высокая табуретка с гнутыми ножками, угловатый готический стул, скорее похожий на орудие пытки, и большой мягкий пуф в изножье кровати.

Картины на стенах отсутствовали, лишь над камином висело круглое зеркало в золоченой раме времен королевы Анны. Каминную полку украшали позолоченные часы с эмалевым циферблатом, их поддерживали нимфы и херувимы. По бокам были расставлены фарфоровые фазаны, старинные шахматные фигуры и бронзовые статуэтки лошадей. Ближайший к двери угол заняли высокие напольные часы, и везде, где только можно, были втиснуты столики на тонких ножках с ложками для пунша, табакерками, пресс-папье и фигурками из дрезденского фарфора.