Кольца Джудекки - Вера Евгеньевна Огнева

только и не столько. Многие с головой уходят в исследования. Иначе не скажешь. Есть лаборатория. Кто хоть чуть-чуть способен мыслить, работают. Они одержимы.

— Одержание?

— Что?

— Не обращай внимания. Продолжай, пожалуйста. Кстати, ничего, что я разговариваю на ты. Если тебе неприятно, могу перейти на официальный сленг.

— Какие сантименты! Если заметил, я к тебе тоже обращаюсь запанибрата. Мы все тут братья и сестры, выброшенные с Земли в никуда. Кроме вашего мальчика. Не удивлюсь, если выясниться, что вы привели с собой ангела.

Руслик ангел? Проводник, спасатель, советчик и умелец, человек /не человек?/ страшной физической силы, который ни разу не повысил голоса, мухи не обидел.

Мух тут нету!

— А как же ты? — вопрос сам выскочил из Ильи.

— Как все. Живу. Помню восемь языков. Изредка в них является необходимость. Живу одна. Они меня любят, я их тоже. Они все тут такие красивые, сильные, верные, добрые. В общем — деревянные.

Когда приходит партия из города, женщины просят меня уйти. Ухожу. Но все равно кто-нибудь находит меня в лесу.

— И ты…

— А это уж, какое настроение случится.

Илья сидел перед ней дурак дураком. Первый человек в этом мире, с которым удалось нормально поговорить, оказался женщиной, знать про которую кто она и откуда ему совсем не обязательно. Илья испугался, что ему не хватит времени. Они познакомились. Они разговаривают. Она ему интересна, более того он уже чувствует внутри легкий накат более глубокого интереса. Он будет смотреть на нее, слушать, станет ухаживать, претворяя по мере возможностей все, что требует куртуазность. Он сломит ее ленивое, необязательное сопротивление, она сама позовет его. А он…  Вполне возможно к тому времени он уже превратится в загорелого, крепкого и доброго как домашний пес деревянного идола. Проще подойти и без лишних слов повалить на траву. Она не будет сопротивляться. Не в обычаях тут. Хотя, от такой всего можно ожидать. Такие и в аду способны установить собственные порядки.

И гася, зарождающееся, но уже сладко тянущее внутри чувство:

— Прощай.

— До свидания.

Илья поплелся в деревню. Она его не остановила. До самых домов, до околицы он ждал. Не окликнула.

Дальше страдать не позволили обстоятельства.

Поселок бурлил. Из сельвы вернулись сразу три отряда. К нему подходили, знакомились. Илья давно не видел такого количества здоровых, улыбающихся, счастливых людей. Женщины метались от дома к дому. Везде стряпали. Мужчины отмывались, отдыхали. Староста объявил о скором празднике.

* * *

Первым выбыл АФ. Не вернулся из последнего дома, где пришлось ночевать. Смущенная хозяйка объяснила Илье: заснул, теперь не проснется дней пять, шесть. Сократ еще держался, но и он был вяловат. Сергея никто не видел. Да и сам Илья все чаще стал уходить в лес; пробирался на памятную полянку, садился на свое место, ждал, что она — даже имени не спросил, дурак — вернется, придет поговорить, просто посидеть. Она не приходила. Так и коротал время. В сон пока не клонило. Бодрствовал — пока! — но каждый раз, засыпая у очередной подруги, пугался: уснет-не-пороснется.

Утром открывал глаза, радовался и — в лес.

* * *

Из ежиков получились прекрасные петарды. Вся округа мерцала радужными всполохами и переливами. Маленький оркестрик из самодельных инструментов выводил мелодию не очень стройно, но душевно.

На столе, развернувшемся в многометровую змею, навалом лежали плоды, стояли миски с солениями, дымилось жареное мясо. Что за зверь Илья не спрашивал — опасался. Из сельвы отрядники принесли деликатесы: ту же кору шоколадного дерева, которой тут можно было дорожки посыпать — так много, прозрачный финик, хвосты местного папоротника, которые, пребывая на корю, шевелились, сорванные же источали одуряющий аромат клубники. Это только то, о чем ему успели рассказать, остальное он пробовал не разбирая. Нравилось почти все. Мужчины пили сидр, яблоки для которого прикатили из дальней рощи. Радиационный фон там, что ли, был выше: яблоки росли величиной с тыкву, сливы — с футбольный мяч. Женщины осторожно прикладывались к посудине с хмельным и, загадочно улыбаясь, отходили. Неужели, думал Илья, они уже ощущают присутствие плода, начало осуществления основной функции, основного жизненного постулата? Он высматривал в толпе незнакомку из леса. Ее не было видно в деревне все последние дни. Не было и сейчас.

Объевшись, наговорившись и даже, спев по случаю нечто, положенное на какофоническую мелодию, он ушел за освещенный факелами круг, побродил маленько и, что бы окончательно успокоиться, забрался в копну свежей травы.

Воспоминания о городе Дите сами собой уползали из памяти. За разлившимся по всем членам покоем, кралась зевота и легкий как вечерняя дымка сон. В нем, как и наяву все перемешалось радужными полосами: змеерыб вынырнул из темноты, чтобы запутаться в этих полосах как в сети, танцующей походкой прошла китайская статуэтка, Ивка, за ней на полусогнутых крался Лаврюшка. Ивка махнула широким рукавом, и Лаврюшка превратился в медузу, беспомощно шевелящую щупальцами. Ивка засмеялась и пошла в освещенный круг, а там выпрямилась, перестала хромать, засветилась и засияла как травяной ежик. По контуру круга бегал Мураш, натыкаясь руками на преграду. Ладони шлепали, распластывались как по стеклу. Он, должно быть, звал жену. Рот широко раскрывался, но крика Илья не слышал. Потом Мураш сгинул. На его место явился г-н Алмазов. Тот сторожко мелкими шагами подкрадывался и — пальчиком, пальчиком — к преграде. От их соприкосновения произошел взрыв-вспышка.

Илья проснулся, мгновенно осознав, что лежит на куче травы, что вокруг — говорят, поют, кричат, пляшут — все смешалось в пестрый ком. Только на окраине, на дальней периферии — темное пятно, сдвоенная тень. Илья напрягся. Там стояла она. Улыбалась, притопывала в такт музыке ножкой, а рядом, по-хозяйски прихватив ее за талию — корягой — Углов.

Пестрое великолепие мгновенно померкло. Сволочь! Зубы ему заговаривала, а сама пошла с бандитом в койку. Вон как светится. Тот, поди, не церемонился, завалил в мягкий мох, там, где нашел и оттрахал по самые уши. Ему не до рефлексий — вырвать свой кусок, хапнуть, нажраться…

А еще дальше, в темноте — разве Илья своим сумеречным зрением мог разглядеть — стояли Руслан и птица бань-ши. Чешуйчатая вестница несчастий прижалась к мальчику, изогнула длинную шею и пристроила голову на другое плечо, будто обнимала. А как еще? ни крыльев, ни рук. Руслан с улыбкой смотрел на разгулявшихся людей. Птица закрыла глаза и замерла, как уснула.

Руслик проводил с ней все свое время, даже в поселок не наведывался,