Стрижи - Фернандо Арамбуру

минут проговорила с незнакомкой, если действительно направлялась на свидание. Но подозрение слишком крепко засело в голове брата, и он со мной не согласился. Мы укрылись за стоящим на дороге пикапом. Я сказал, что, кажется, мы ведем себя гнусно. Раулито, то есть Рауль, возразил: мы не можем допустить, чтобы с мамой случилось что-то плохое.

– По-моему, ты делаешь из мухи слона.

– Если ты так считаешь, возвращайся домой.

Мама распрощалась с сеньорой и спокойно пошла дальше, повернула на улицу Гастамбиде, и тут мы поняли, что направлялась она в универмаг «Корте инглес» на улице Принцессы. Что делать дальше? Было бы рискованно искать ее по всем этажам. Особенно трудно спрятаться на эскалаторах, поэтому мы решили воспользоваться лифтом. И очень быстро обнаружили маму в кафетерии – она сидела за столиком с двумя другими дамами примерно такого же возраста.

Мы ее увидели, не заходя внутрь, и были уверены, что она нашего присутствия не заметит, так как смотрит в другую сторону, да и пробыли там минуту или полторы, не больше. На улицу я вышел с убеждением, что мы вели себя как два идиота, поэтому высказал брату не в самых любезных, разумеется, выражениях, что он заставил меня угрохать кучу времени из-за его страхов, подозрений и замашек сыщика-любителя.

Вечером мама устроила нам жуткий скандал. Что за сыновей ее угораздило родить? Кто позволил нам шпионить за ней? Только наш возраст мешает ей отхлестать нас по щекам… Пока она кричала, я не мог отвести взгляда от ее прелестных накрашенных губ. Не меньшее впечатление, к которому примешивалось изумление, произвели на меня тушь на ресницах и тени на веках. Я не знал, что ей ответить, и время от времени с угрозой смотрел на брата. Раулито, то есть Рауль, честно рассказал маме о своих тревогах и пообещал, что мы никогда больше не станем за ней следить. И она немного успокоилась.

Именно так я обнаружил, что у моей матери есть тело, к тому же привлекательное, и что брат не такой дурак, каким я его всегда считал.

3.

По совету приятельницы мама стала клиенткой брачного агентства, у которого был свой офис – или что-то вроде офиса – на площади Санто-Доминго. И нам с братом ничего не пришлось вынюхивать. Она сама нам обо всем рассказала. Позвала нас на кухню и с ходу заявила:

– Я всю жизнь прожила с одним мужем и всякого натерпелась. С меня хватит. Мне нужно только общение. Если вы поймете это, хорошо. Если нет, дело ваше.

Она хотела, чтобы между нами все было начистоту, а заодно, подозреваю, и чтобы мы оставили ее в покое. Наедине с братом мы договорились не мешать маминым попыткам найти лекарство от одиночества. Это ее право и так далее… К тому же она заверила нас, что никого чужого в дом не допустит.

С той поры она заводила недолгие знакомства с разными мужчинами. С кавалерами, как она предпочитала их называть. Это были люди зрелых лет, в меру культурные, с прочным положением, безупречно опрятные (последний пункт был для мамы невероятно важен), по большей части вдовцы или разведенные. Она принимала приглашения на частные вечеринки, в рестораны, в театр и на художественные выставки, а как-то раз даже сходила на бой быков. В обмен они получали приятную собеседницу в платье с легким декольте и надушенную хорошими духами. Вместе с очередным кавалером она посещала места, где можно неплохо провести время; кроме того, они гуляли, иногда даже взявшись за руки, и, если мужчина обладал чувством юмора, могли от души посмеяться. Чего между ними не было, так это секса.

– При первом же намеке на что-то большее я с таким прощаюсь.

Маме хотелось нравиться. Как и любой женщине, возразят мне. Да, разумеется, но у нее, надо добавить, эта потребность обрела характер чего-то жизненно необходимого, даже мучительно необходимого. И тут играло свою роль не столько желание наверстать упущенное за время неудачного замужества, сколько желание использовать на всю катушку последние всплески женской привлекательности. Что она в первую очередь обрела после смерти мужа, так это реальную возможность гордиться своей внешностью, что, безусловно, пошло ей на пользу.

Она упивалась сознанием, что окружающие восхищаются ею и уважают ее. Обожала, когда ей открывали дверцу такси, пропускали вперед у дверей какого-нибудь заведения и дарили цветы. Она не без злобного удовольствия рассказывала нам с братом смешные истории про своих кавалеров – например, про биржевого маклера, у которого во время ужина в дорогом ресторане выпала вставная челюсть. Порой, когда отношения становились более доверительными, мама могла пойти с кем-то потанцевать и как-то раз во время вальса на глазах у публики влепила низенькому ухажеру в костюме с галстуком пощечину за то, что он, как она сочла, положил руку туда, куда без позволения дамы класть ее не следует. Мы с братом умирали со смеху, слушая эти рассказы.

4.

Когда мы пришли в ресторан, мне страшно хотелось спать, а рот с похмелья был словно набит песком. После веселой ночи я вернулся домой только на рассвете, и единственным моим желанием было трупом рухнуть на постель и проспать до скончания веков. Но мама уже несколько дней с непонятной настойчивостью предлагала нам с братом пойти в воскресенье обедать в ресторан, расположенный неподалеку от площади Чамбери, куда раньше ни разу нас не водила.

Всю неделю она то и дело напоминала, что уже заказала столик.

– Мама, мы это уже слышали, – не выдержал наконец Рауль, а потом то же самое повторил и я.

Она так часто заговаривала о предстоящем обеде, что мы поинтересовались, не связан ли он с каким-то особым событием. Она сказала, что нет, просто ей хочется узнать наше мнение по одному чрезвычайно важному для нее вопросу, и сделать это можно только в соответствующем месте, но никак не дома. Короче, в воскресенье мама безжалостно разбудила меня около часа дня. Они с Раулем уже были одеты для выхода, а мне не дали времени даже принять душ.

К моему удивлению, в ресторане маме не пришлось называть метрдотелю своего имени. Та сразу же узнала ее, пожала руку и по-свойски заулыбалась, из чего я вывел, что мама пришла сюда не в первый раз. Метрдотель велела гардеробщику взять нашу верхнюю одежду, а сама повела нас к столику в глубине зала, в той его части, которая была отгорожена от основного помещения рядом растений в горшках и за счет этого избавлена от лишнего шума. Там