Взаперти - Николай Свечин

– Никанор Нилович, в тех же «Крестах», где, как вы говорите, одни неумехи, научились делать гнутую венскую мебель. Там есть даже типография. А у вас?

– И у нас будет. Только вы нам не мешайте.

Сыщик смотрел на Кочеткова и поражался. Он явно недооценил меру его увлеченности арестантскими работами. Оказалось, это любимый конек Никанора Ниловича. И просто так он туда никого не пустит. А начальник тюрьмы продолжал:

– Вспомните, для чего создавались исправительные отделения. Именно для исправления трудом. Для наших обитателей труд – обязанность. Не каторжный, часто бессмысленный, а созидательный. Ведь у меня в замке чего только нет. Даже оклейка спичечных коробков! А военно-обмундировальную мастерскую вообще не с чем сравнить. Образцовое устройство, уверяю вас. Да ко мне ездят смотреть на нее со всей империи. Одна она может занять пятьсот человек…

– Но в Семибашенном всего четыреста семьдесят пять заключенных, – перебил собеседника Лыков. – Включая больных и малолетних.

– Ну и что? Я готовлю проект о расширении Петербургского исправительного отделения. Уже сейчас, чтобы вы знали, я разослал в правления ряда губерний предложение. Что готов принять от них самых опасных осужденных, с большими сроками, от трех до шести лет. Мы их всех научим трудиться.

Алексей Николаевич растерялся:

– Вы разослали такие письма?

– Да. В Псковскую, Новогородскую, Вологодскую губернии. В Москву тоже. Разгрузите, мол, «Матросскую тишину»!

– Значит, вы хотите собрать у себя всех «иванов» в округе?

Кочетков приосанился:

– Если не всех, то многих.

– Для чего?

– Я же объяснил: мы образцовое пенитенциарное заведение, кому как не нам развивать тюремное дело? Знайте: статский советник Кочетков не боится трудностей!

Он хочет сделать на своих мастерских карьеру и скакнуть наверх, догадался сыщик. И не видит главного. Что у него под самым носом идея трудового исправления превратилась в воровской промысел подчиненных.

Лыков встал, застегнул бушлат.

– Пойду. А вы прислушайтесь к моим словам. Ваши идеи масштабны и прогрессивны. Но такие, как Сахтанский, подложат вам свинью. Если вскроется, что в мастерских процветало мошенничество… Что арестантов обворовывали и в этом участвовали ваши помощники… Представляете, что с вами станет? А с вашими проектами? Их надолго положат под сукно. Честь имею!

Беседа со смотрителем заставила сыщика сильно задуматься. В Семибашенный свозят громил со всей европейской части России. Так захотелось Кочеткову, который грезит о карьере главного тюремного реформатора. А что в итоге? Мастерские захватили «иваны» и обворовывают их вместе со служителями. Лыков, пытаясь развалить эту кормушку, связывается не с Господи-Помилуй и его десятком подручных. А с системой, на страже которой стоит много активных штыков. Смотритель сам собрал гадюк в одну коробку. Змеиное гнездо – вот что такое теперь Литовский замок. А командует им карьерист-грезовидец…

Покумекав, Алексей Николаевич явился к Добрококи и попросил дать ему форму номер два, но уже не по одному Шестому отделению, а по всем. Андрей Захарович удивился и на всякий случай сбегал к начальству. То не возражало, и сыщик надолго засел за бумажную работу.

Он три дня изучал дела и выписывал тех заключенных, кто приехал в замок не по правилам, а по инициативе администрации. В Российской империи почти сорок исправительных отделений. Осужденные должны отбывать наказание в ближайшем из них. Или хотя бы в пределах своего судебного округа. Но Кочетков, обуреваемый глупой мечтой, вопреки порядку зазывал к себе осужденных из дальних местностей. Губернские правления охотно избавлялись от всякой швали[114]. Рядовых арестантов они оставляли, а опасных направляли в Петербург! Похоже, что ГТУ относилось к этому снисходительно и не мешало странной инициативе Никанора Ниловича. Теперь сыщику стало понятно, откуда в Семибашенном взялся Жежель. Он, как и многие другие, прибыл издалека, по письму-приглашению смотрителя.

В результате сыщик отложил семнадцать листков; восемнадцатый был на варшавянина Тырча. Столько варягов зазвал к себе Кочетков. В глаза Лыкову сразу же бросилось противоречие. Прибывшие арестанты имели сроки от двух до трех лет. А Никанор Нилович говорил о «шестилетках». Странно. Все приезжие числились работающими и претендовали на условное досрочное освобождение. Ну, Лыков тоже по бумагам работающий…

Варяги с маленькими сроками сидели не в Шестом коридоре, а были распределены между Вторым и Третьим. Эти коридоры считались неопасными. И сыщик, увлеченный борьбой с «иванами», еще ни разу туда не заглянул. А зря.

Вооружившись сведениями, Алексей Николаевич призвал свою секретную агентуру. Даже в тюрьме он сохранил сыщицкие привычки и первым делом завербовал среди товарищей по несчастью личных осведомителей.

Самым полезным оказался банщик Искандер Гази Вали-хан. Бакинский татарин получил четыре года за грабеж нефтепромышленника из Баку. Вали-хан отобрал у него бумажник прямо на Невском проспекте! И быстро был схвачен. Теперь он парил богатых арестантов и мечтал вернуться домой. Бедолага очень нуждался в деньгах. Лыков сначала платил ему по трешнице в неделю, но вскоре повысил таксу до пятерки. Баня в Литовском замке была своего рода клубом. Там сходились заключенные со всех отделений и разговаривали, не боясь тюремной стражи, которая лишний раз сюда не совалась. Самые откровенные беседы вели в парильне и в мыльне, раздевальня уже считалась местом неподходящим. Если общение носило секретный характер, арестанты прятались в дезинфекционной камере. Стоило появиться в бане Лыкову или Пакоре – все тут же умолкали.

Искандер Гази делал вид, что плохо говорит по-русски, и при нем болтали обо всем. А татарин был вовсе не глуп и прекрасно знал четыре языка… Он сразу сообразил свою выгоду и стал сообщать сыщику ценную информацию.

Для начала банщик обратил внимание нанимателя на некоего Шмуля Ицкина из Второго отделения. И сказал, что это «иван». Лыков сперва хмыкнул, но потом задумался. Год назад в Бутырской каторжной тюрьме старший надзиратель Комиссаров показал ему известного одесского вора Ривку Баталкина. Ривка сидел в знаменитой восемьдесят первой камере «сахалинского» корпуса, которую облюбовали главари, и пользовался всеми привилегиями «ивана». Комиссаров был грозой каторжного отделения, имел кличку Столыпин, и не одного арестанта своей рукой отправил в Шестой барак[115]. Но связываться с Баталкиным он не рисковал. Только что арестанты убили в столярной мастерской четырех надзирателей и пятого ранили. Они мстили тюремщикам за жестокость и, кроме того, готовили побег. В результате убийц повесили. Говорили, что бойню организовали заправилы каторги, а сами остались в стороне.