Выстрел в лицо - Донна Леон

— Да.

Франка уже собиралась ответить, когда с площади вдруг донесся громкий радостный визг какого-то ребенка, и она перевела взгляд за окно.

— Странно, — протянула она. — Тогда я увидела Антонио впервые в жизни, но мне даже в голову не пришло усомниться в его словах.

— А в то, что убить дантиста его попросил ваш муж, вы поверили?

Если Брунетти и думал, что шокирует Франку таким вопросом, то ее реакция должна была его разочаровать.

— Нет, — отрезала она. — Маурицио никогда бы на такое не пошел, — тоном, не терпящим возражений, сказала женщина. Она вновь перевела взгляд на Брунетти. — Единственное, что он сделал — проболтался им о моем несчастье. Кто еще мог им рассказать? И как в противном случае Антонио узнал бы имя дантиста? — В ее голосе слышалась боль. — Но сам Маурицио… — Франка сделала паузу. — Как бы он ни проклинал дантиста, но просить Антонио убить его? Никогда.

— Понятно, — отозвался Брунетти. — Когда Антонио пришел к вам в тот раз, он сказал что-нибудь еще?

— Сказал, — кивнула Франка. — Он был полностью уверен, что Маурицио не хотел бы, чтобы я обо всем этом узнала. Сначала он заявил, что Маурицио прямо так и велел им: «Убейте его», но, убедившись, что в эту туфту я не верю — вы поймите, Антонио был кем угодно, но только не дураком, — сразу изменил историю. Теперь он уверял меня, что Маурицио просто предположил возможность такого убийства, но при этом назвал им полное имя дантиста. Помню, Антонио еще все спрашивал меня: неужели я верю, что существует какая-то еще причина, по которой он сообщил им его имя? — Франка замолчала, и Брунетти в очередной раз подумал, что она закончила, и в очередной раз ошибся. — А еще его жена, — добавила она.

— Чего он от вас хотел? — спросил Брунетти.

— Не чего, а кого. Меня, комиссар, — с грубоватой прямотой ответила Франка. — Я два года с ним встречалась, и прекрасно знаю, что он за птица… — Она замялась, подыскивая нужные слова. — Он был человеком… с мерзкими наклонностями. — Брунетти никак не прокомментировал ее слова, и Франка продолжила: — Как сын Тарквиния, комиссар. Точь-в-точь, как сын Тарквиния.

— Террасини не угрожал вам, что сообщит все полиции? — спросил Брунетти, хотя ему самому это казалось маловероятным: обратись Антонио в полицию, ему пришлось бы признаться в убийстве.

— Нет-нет, ничего такого не было. Он просто сказал, что моему мужу совсем не хотелось, чтобы мне стало известно о том, что он натворил. Ни один мужчина, заявил Антонио, не пожелает, чтобы жена узнала о нем такое. — Франка повернула голову, и Брунетти увидел, как туго натянулась кожа на ее шее. — Он убеждал меня, что Маурицио несет полную ответственность за то, что случилось. — Она покачала головой. — Говорю вам, он был вовсе не дурак. Кстати, он учился в католической школе, — добавила она. — У иезуитов.

— И что он сделал потом? — продолжил беседу Брунетти.

— Предложил нам заключить соглашение — он так и сказал: «соглашение», — чтобы до Маурицио так и не дошло, что я в курсе произошедшего.

— Такое же «соглашение», какое сын Тарквиния навязал Лукреции? — уточнил Брунетти.

— Именно, — устало ответила Франка. — Если я соглашусь принять его условия, сказал он, Маурицио никогда не узнает, что мне все известно. Что это он рассказал им о дантисте и предложил Антонио эту «сделку» — разумеется, согласно версии Антонио. И что он сообщил ему имя дантиста. — Франка обхватила ладонями чайник, словно внезапно озябла.

— И? — спросил Брунетти.

— И тогда я, чтобы спасти честь своего мужа… — начала Франка, увидела, как изменилось выражение лица Брунетти, и с нажимом повторила: — Да, комиссар, для того, чтобы спасти его честь и позволить ему и дальше верить, что я уважаю и люблю его — а это чистая правда, так как я и впрямь люблю, любила и всегда буду его любить, — я согласилась на условия Террасини. Это был единственный выход. — Отняв ладони от теплых боков чайника, она аккуратно положила руки на стол.

— Ясно, — кивнул Брунетти.

Франка жадно осушила чашку, забыв добавить в чай меду.

— Вам это кажется странным, да? — спросила она.

— Синьора, я не уверен, что слово «странный» здесь подходит, — уклонился от ответа Брунетти.

— Знаете, комиссар, я на все готова, чтобы защитить честь моего мужа. Даже если он и в самом деле приказал им убить того человека! — Франка произнесла это так громко, что две женщины за столиком у входа удивленно обернулись — кто это там расшумелся.

— Тогда, в Австралии, Маурицио ни на минуту не отходил от меня. Он каждый день приезжал в больницу, каждый божий день! А когда меня перевели в отдельную палату, сидел со мной с утра до ночи. Он забросил все дела, не интересовался бизнесом, занимался только мной. Сын постоянно ему названивал, требовал, чтобы отец срочно возвращался, но он оставался со мной. Держал меня за руку. Подтирал за мной, когда меня рвало, — тихим, бесстрастным голосом говорила Франка. — А потом, когда все кончилось, после всех этих операций… Он меня не разлюбил. — Взгляд ее затуманился. Мыслями Франка была в Австралии. — Когда после последней операции я захотела посмотреть на себя, мне пришлось идти в общий туалет. В моей палате не было зеркала. Маурицио приказал его убрать. Сначала я не обратила на это внимания, мне было не до того. Но потом это показалось мне странным. Я спросила его, почему здесь нет ни одного зеркала. — Франка рассмеялась, тихо и мелодично: прекрасный звук, подумал Брунетти. — А он сказал, что понятия не имеет, что сам только что заметил, но, наверное, в Австралии не принято вешать зеркала в больничные палаты. Тем же вечером, как только Маурицио ушел, я выбралась из палаты и по коридору дошла до общего туалета. И увидела вот это. — Франка ткнула себе в лицо и облокотилась на стол, прижав к губам три изящных пальца — она как наяву видела то зеркало и свое отражение в нем. — Это было ужасно. Носить эту бессмысленную, бесполезную маску — ни улыбнуться, ни нахмуриться, ничего! — Франка отняла от губ пальцы. — Но главное потрясение ждало меня впереди. Когда меня увидели другие люди. Я понимаю, что чувства просто так не скроешь. Первой реакцией посторонних на мое лицо был страх. Но спустя мгновение он сменялся пуританским осуждением, как бы они ни пытались его скрыть. «La super liftata», — сказала Франка звенящим от гнева голосом. — Вот как они меня зовут.

Брунетти решил, что на этом ее рассказ подошел к концу, но вновь ошибся.

— На следующий день я призналась Маурицио, что нашла зеркало и видела, на кого стала похожа. Но он заявил, что это совершенно не важно. Я до сих пор помню, как он махнул рукой и сказал: «Sciochezze»[60], как будто его вообще не волновало, что мое лицо превратилось в кошмар. — Франка отставила в сторону чашку и блюдце. — И знаете, я ему поверила. Я и сейчас верю, что он не кривил душой, говоря это. Для него я — все та же юная девушка, на которой он когда-то женился.

— А что насчет последних двух лет? — спросил Брунетти.