Вестники Судного дня - Брюс Федоров

– Но Аляска ведь – территория Соединенных Штатов Америки. Другая страна, – изумился Семён.

– Так не всегда было, – поморщился, словно от зубной боли, Шевелёв. – Вначале мы её для себя открыли. Там стояли наши русские фактории. Торговали с алеутами порохом, солью, тканями, пенькой, инструментом и оружием. В обмен брали пушнину, моржовую кость, бывало, что и золото. Российская корона не продавала Америке эту землю, но зачем-то уступила в многолетнюю аренду, а большевики вообще забыли о ней. Американцы ушлые ребята: за столетие выдавили всех соперников и из Северной и из Южной Америки. Всех: британцев, французов, испанцев, португальцев и, к сожалению, нас. Теперь у них исключительные возможности влиять и определять жизнь многих стран этого континента. За ошибки расплачиваются столетиями. Но для меня Аляска – наша земля. «Там русский дух, там Русью пахнет». А ты сам решай, что хочешь и что сможешь сделать.

– До июля ещё месяц. Надо торопиться. Приготовить всё. И главное, чтобы охрана ничего не пронюхала, – углубившись в свои мысли, озабоченно промолвил Веденин.

– Я тебе помогу, – Шевелёв одернул полы своего ватника. На улице стало холодать, и пора было заходить в дом. – Я дам тебе то, что мне удалось собрать: миску, нож из полотна напильника, жестяную флягу, веревочный клубок из тряпичных полосок, нитки и рыболовные крючки из булавок, а также самодельную карту. Сам чертил по памяти. Есть ещё свечи и махорка от собак. Свои следы присыплешь. И самое главное – полевой компас. Я его очень ценю и берегу. Это мой старый боевой товарищ. Прошел со мной все годы Первой мировой войны. Он тебе поможет. Не потеряй его. В тундре летом много еды: ягоды, рыба в ручьях, всякая мелкая живность, яйца из птичьих гнездовий. Отсюда возьмёшь только хлеб и воду в фляжке. Осторожней, если будешь пополнять воду из озёр и заболоченных мест. Некоторые из них опасны для внутренних органов человека. Вода там может содержать высокий процент солей и тяжелых металлов. Ориентируйся на те, где рыбки плавают. Запомни это. Выбрать надо туманный день и выбраться из лагеря раним утром. Будут светлые ночи, но туман поможет. Вохровцы, если тревогу поднимут, далеко в тундру из-за одного человека соваться не станут. Места здесь дикие, необжитые. Да и техники и лишних лошадей у них нет. Отойдешь на десять километров, считай, оторвался от погони. Я не думаю, что они способны организовать серьёзное преследование. Из этого заброшенного за полярный круг лагеря побегов не было никогда. А ты рискнёшь. Не побоишься?

– Уйду я, – голос Семёна был твёрд. – Невмоготу больше терпеть. Вначале немцы четыре года убивали, не убили. Теперь наши решили прикончить медленной смертью. Неправильно всё это. Не могу больше выносить эту несправедливость. Даже если догонят, живым не дамся. Умру, но не уступлю им.

– Ладно, Веденин, – чуть слышно проговорил Шевелёв. – Если так решил, хорошо. Толк будет. А теперь помоги мне зайти в избу. Устал что-то. Ноги подкашиваются. Полежать хочу. Будет у меня только одна единственная просьба. Дам тебе письмо к моей сестре. Она в эмиграции в Париже живёт. Одна она у меня осталась. Может, получится, перешлёшь ей. Адрес запомни. Если что, письмо уничтожишь. Не отдавай никому. Это мой наказ. Это моё сокровенное. Обо мне не думай. Я спокоен. Поди заждались меня на небесах мои дорогие жена и дочурка. Увижу их, моих родных. О них я страдаю, не о себе, а ты свою жизнь береги. Рано тебе умирать. Бог с тобою.

Не подвёл северный ветер. Натянул в июле из расплавившейся ледяной пустыни плотные сгустки тумана, спеленавшие белым саваном бараки, шахту и дорогу, ведущую к ней. В водянистом мареве исчезло всё, даже бескрайняя разноцветная тундра. Сколько он продержится над землёй: день, два? Может, больше? Вот будет подмога для успешного побега. Одно ясно – поспешать надо.

Пробравшись между домами, Веденин пересёк территорию лагеря и, как призрак, растворился в полярном молоке. Шёл и шёл, не останавливаясь. Временами проваливался в болотные ямы. Выбирался, отряхивался и шёл дальше. Только вперёд. Где там спасительная кромка могучего седовласого океана-батюшки? Когда сможет опуститься на колени перед его солёными водами? Временами доставал компас, сверялся с его показаниями, пытался делать поправки, как ему растолковывал оставшийся на зоне наставник, и опять ускорял шаг.

Всё пока что шло хорошо: лая собак и криков преследователей не слышно, лишь всполохнётся где-то за горкой потревоженная птица, да юрко просунется в траве неведомая смышлёная зверушка. Немного потемнело, туман стал гуще. Видимо, дело к закату. Семён приободрился. Ведь пока что всё получается. Не сегодня-завтра наткнётся он на яранги чукчей или айванов. Сядет в трапезный круг охотников и рыболовов. Наестся содранного с моржовой шкуры жира, а потом, разжевав горсть сушеных мухоморов, в забвении будет слушать их заунывные песни и смотреть на колеблющиеся под ударами бубна стройные фигуры темнокожих чукчанок с татуированными лицами, выплясывающих танец ворона в честь великого бога Митта, покровителя морских и земных животных. И ему станет хорошо, так хорошо, как никогда не было, ну может быть, один только раз, когда он упал во сне с детской кровати, а мать, уложив и склонившись над его головой, тихо пела колыбельную песню, предрекая ему счастливую и радостную жизнь.

А утром, стряхнув с себя остатки ночного бдения, он возьмет у гостеприимных хозяев кожаный каяк и поплывет к следующему стойбищу, где пересядет на другую байдару и, прихватив в подарок завернутое в желудочную плёнку сушеное мясо-кыкват, отправится дальше по проливу Лонга мимо ревущих тюленей-лахтак.

А что потом? Может, прав Шевелёв и не надо пытаться спрятаться в отрогах Чукотки и надеяться затеряться среди китобоев-камчадалов? Ведь всё равно сыщут, а найдут, не помилуют, не простят, а изобретут ещё более суровое наказание, чтобы другим неповадно было. Тогда что же? Аляска? Переплывёт ли он на лодке Берингов пролив, как это делают медведи? Тоже ведь сухопутные звери. От острова к острову. Большой Диомид, малый Диомид, а там и континентальная суша.

«Не один я проходил этой дорогой: и эскимосы, и наши казаки, а до них другие народы. Значит и я смогу, – в душе беглеца росла уверенность. – Я всегда любил романы Джека Лондона, подвиги его мужественных героев. Зачитывался ими, держа фонарь под одеялом. Мечтал, вот бы мне стать таким. Так что же я, хуже их?

Уйду вглубь континента, пройду их тропами через перевал горы Мак-Кинли, затеряюсь в скалистых дебрях Аляски, чтобы никогда больше не видеть людей. Если я для них изгой, значит, я им и останусь. Не нужно мне золото Номы. Срублю хижину из необхватных сосен. Буду ставить силки на зайца и куропатку, ловить в реках стальноголового лосося. Не дрогну перед гризли и приручу лосей. Всё будет моим: и высокие горы, и быстрые реки, и цветущие луга, и изумрудные холмы. Везде я найду утешение и укрытие: у ветвистого желтого кедра и под гранитным навесом утёса. Припаду губами к хрустальной струе горного родника и буду ненасытными глотками вливать в себя его живую воду. Зароюсь лицом в ворсистый ярко-зелёный мох, а затем, перевернувшись на спину, буду долго слизывать с губ росистые капли и смотреть в глубокое синее небо, в котором неторопливо плывут в сторону моей покинутой Родины безмолвные облака.