Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

– Какое же?

– Идет прямиком к утесу, в котором есть пещера, занимаемая крупным зверем. Этому жильцу он устраивает такую трепку, ваше высочество, что зверь… Возьмем для примера гипотетического медведя?

– Возьмем.

– …что медведь мгновенно издыхает. Таким образом, наш герой обзаводится укрытием, которое овеществилось для его стаи в трех каменных стенах и потолке. Мало того, прозрение длится некоторое время, и пещерный человек успевает поделиться им со своими женщинами. Они сразу все понимают, всерьез берутся за ноосферу и начинают думать, каких бы еще благ пожелать.

– То есть ноосфера – что-то вроде большого универмага идей.

– Да, только от человека требуется чуть больше усилий, нежели для совершения покупки…

– Сразу видно, что ты редко ходишь по магазинам, Нкула…

– …однако в целом такое сравнение верно.

– Хмм. Вот те раз. Непохоже, чтобы нашему дикарю шибко полегчало.

– Социальные и материальные препятствия – вечные двигатели прогресса, Ваше высочество, и мы не можем тратить свое милосердие на единственного пещерного человека лишь потому, что эволюция отвела ему роль зачинщика первой технологической революции. В настоящий момент, как ты видишь, дикарь одет в медвежью шкуру, скрывающую от мысленного взора Вашего высочества итифаллический предмет, так оскорбивший поначалу…

– Я не знаю слова «итифаллический», Нкула, скорее, висячий…

– Словом, он благополучно и вежливо прикрыт. Пещерный человек размахивает костяной дубинкой…

– Овеществлением идеи защиты или атаки…

– Вернее, удара, ваше высочество, поскольку для нашего дикаря защита и атака – слишком тонкие материи.

– Может, у него уже появилось имя?

– Едва ли оно ему необходимо, ведь в своей стае – теперь она больше похожа на племя – он альфа-самец. Знаки отличия нужны ему не больше, чем небу и земле. Впрочем, раз уж это первый современный человек и изобретатель технологии, можем наделить его индивидуальностью.

– Согласен. Назовем его Джон.

– Да будет так, Принц. Что ж, взгляни: укрытие Джона теперь освещает и согревает пламя, ревущее в очаге – хотя очаг немного чадит, ведь потребность в свежем воздухе пока не овеществилась в виде дымохода. Пещеру наполняет аромат жареной медвежатины, а скоро мы увидим появление разнообразных орудий и предметов мебели, вместе образующих то, что мы считаем современной жизнью.

– То есть дальнейшие овеществления.

– И их последствия.

– Капитал!

– Ваше стремление проявить себя похвально, мой Принц. Любопытно, однако, что капитал – понятие абстрактное, чего не скажешь о деньгах. Деньги – система материальных знаков, выражающих стоимость.

– Боюсь, это не так любопытно, как ты вообразил, Нкула.

– Тогда давай оставим экономическую теорию и вернемся к нашим рассуждениям.

Так они подходят к концу поучительной части беседы. Откуда-то приводят пиратку с лицом-лопатой и в очках с тонкой оправой (такие делают из гибкого титана, без всяких винтиков, и даже если на них сесть, в худшем случае у очков выскочат линзы, а вам будет обеспечено десять минут увлекательных попыток вставить их обратно). Ее зовут Антония Гарсиа, и доктор Фортисмир сказал бы, что фигурка у нее будь здоров. Она – профессионал с какими-то невероятно мудреными квалификациями и редкая разновидность женщины с религиозным призванием, которое в ходе миссионерской работы в Аддэ-Катире и привело ее к Захир-бею, а следом – к революции. Сейчас она занимает должность министра науки в правительстве несуществующей страны. Помнится, Фриман ибн Соломон называл это правительство «альтернативным» (позже выяснилось, что он – хитрый король-пират, дующий мое виски, по милости которого меня впоследствии арестовали и направили сюда). Антония Гарсиа пересказывает лекцию профессора Дерека о природе Вселенной и без труда раскладывает по полочкам его теорию, хотя некоторые ее догадки о специфике Сгинь-Бомбы довольно умозрительны, и кто-то ее поправляет.

Все замирают и оборачиваются. Такое впечатление, что профессор Гарсиа не часто слышит подобное в свой адрес, и я тоже оборачиваюсь, но тут до меня доходит, что поправку внес я сам. Минуту спустя, прежде чем Бог, Гонзо Любич и Захир-бей (но больше всего – Ли, ведь она должна, должна, должна) выслушивают мою исповедь и отпускают мои грехи, я рассказываю им, что знаю: откуда взялись бомбы, как они работают и почему от них не может быть последствий (звучит лживо и нелепо). Это, конечно, измена, вопиющая государственная измена, но против несуществующей страны, которая к тому же потеряла всякое право на верность подданных, уничтожив целый мир, пусть ей – как выясняется – и хорошенько подсобили.

Словом, нетрудно понять, что случилось, – трудно переварить. Вернее, было бы трудно, если б мы не застряли посреди этого безобразия, умирая, наблюдая за привидениями и хороня детей мифических животных.

Рассмотрим уничтоженный мир. Сгинь-Бомба – мощнейшее оружие, пылесос, высасывающий из энергии и вещества их организующий принцип, информацию. Профессор Дерек предположил, что друг без друга они попросту прекратят существование. Сдается, он ошибся. Вещество, лишенное информации, превращается в Дрянь, которую я прежде называл тенями и Волшебной пылью. Она отчаянно ищет новую информацию. Ее мучает голод.

В нормальных обстоятельствах информацию поставляет ноосфера (не универмаг пещерного Джона, а, скорее, информационный слой Вселенной, обширное королевство, и универмаг – лишь малая его часть), однако в ходе войны мы смели ее вместе со всем остальным.

Как мы успели заметить, в людях тоже есть информация. И в данный момент вокруг происходит следующее: человеческая часть ноосферы – мысли, надежды, страхи – овеществляется. Понятийный винегрет материализуется, заменяя нашими мечтами и кошмарами то, что Сгинуло. Как война, охватившая лагерь генерала Копсена и теперь пришедшая сюда.

Как маленькая девочка, мечтавшая стать лошадкой. Дрянь захлестнула ее во сне, и она проснулась изувеченной, с лошадиным телом, не в состоянии даже дышать. Потом ее похоронил скорбящий отец с четырьмя ногами вместо двух.

– Это мир снов, мой Принц, – говорит Нкула, имея в виду не светлые грезы, а гнусное подсознательное рода человеческого.

Захир-бей откидывается на спинку стула и потягивается. Осматривает растрескавшиеся стены, холод и грязь на полу. Разбитые окна и окровавленных людей, из-за чужих бессмысленных склок осужденных на холодные ночи и полные безысходности дни. Он смотрит на своих закаленных в боях монахов и новых союзников, разбитых и изможденных. Будь я на его месте, у меня в груди засел бы тугой узел, и страшный затаенный гнев медленно превращал бы мою плоть в жидкую сталь. Намек на это слышен в его словах:

– Не моих снов, Нкула.

Я рос с Угрозой Ядерной Войны. Она жила на углу моей улицы и провожала меня до школы. Мы с Гонзо играли с ней, когда остальные ребята не хотели с нами разговаривать. Мы так устали от игр в Армагеддон с этой тупой и скучной Угрозой, что умоляли ее разучить что-нибудь новенькое, но она была непреклонна. Чаще всего она просто сидела на задней парте и буравила нас сердитым взглядом. А в один прекрасный день мы узнали, что она умерла. Кое-кто сильно расстроился по этому поводу, но я был очень рад от нее избавиться. Дети – такие эгоисты.