Князь советский - Эльвира Барякина

– Под трибунал! – заорал он, усевшись на перила террасы.

Клим поднял голову. В дверях стояла Слава с фонарем в руке. Дым из ее трубки клубился, словно облако.

– Ты чего ребенка одного оставила? – прикрикнула старуха на Нину. – А ну марш в свою комнату!

Смутившись, Нина торопливо застегнула пуговицы на платье и поднялась. Под ее ногой что-то хрустнуло. Она посмотрела – это была фигурка жирафа, подаренная Элькиным.

Шаркая туфлями, Слава приблизилась к Климу и подала ему конверт с телеграммой-молнией.

– Вот – еще вечером принесли, да я забыла передать.

Это было послание от Зайберта:

Срочно приезжайте в Москву. Вопрос жизни и смерти. Билет заказан.

Нина в тревоге посмотрела на Клима:

– Что там?

Он долго не отвечал, собираясь с мыслями.

– Пленных не брать! – гаркнул из темноты попугай.

– Мой друг попал в беду и ему нужна помощь, – сказал Клим. – Завтра вечером мы с Китти уезжаем в Москву.

5.

«Книга мертвых»

Галя когда-то сказала, что я – единственный джентльмен, которого она знает. Как глубоко она ошиблась!

Настоящему джентльмену свойственна галантность и благородство, и он никогда не оставит даму в беде, особенно если эта беда – отчаянное желание целоваться.

Когда я объявил, что дружеский долг велит мне возвращаться в Москву, Нина принялась уговаривать меня:

– Оставайся! Ты же любишь меня!

Я, как последний грубиян, заявил ей, что люблю свою жену – ту, прежнюю Нину. А она – жена чужая. Для нее брак – это товарищество на паях, и если ее муж вовремя не вносит свою долю, она тут же начинает выводить активы и делать вклады на стороне. Увы, меня это не устраивает.

Нина только разозлилась:

– Но ведь ты сам первый поцеловал меня!

Джентльмен на моем месте сослался бы на красоту Нины, стрелы Амура или что-то другое, подходящее к случаю. Я же поступил просто чудовищно, сказав, что у меня был выбор: либо выслушивать подробности о ее изменах, либо вернуть Оскару должок и наставить ему рога. Второй вариант показался мне интересней.

– Я же говорила тебе, что не вернусь к Рейху! – крикнула Нина.

– Ну и зря, – ответил я. – Ты, конечно, можешь остаться с Элькиным и какое-то время побыть женой деревенского кузнеца, но это не очень выгодная сделка.

Ох, что тут началось! Будучи пылкой женщиной не только в любви, но и во гневе, Нина вылила на меня такое, что мне вовек не отмыться.

Я с почтением слушал ее, но она вдруг прервала монолог и заявила, что я все равно никуда от нее не денусь: она раздобудет билет и вернется в Москву по мою грешную душу.

Теперь я сгораю от любопытства, желая узнать, что же она задумала. Мой отпуск не задался, так что будем развлекаться другими способами.

Думаю, что я все-таки нашел правильную формулу для наших отношений: поменьше драмы, побольше цинизма и разумного подхода к делу. Надо вести себя как родственники, у которых есть общие семейные дела – я же сам хотел, чтобы Нина участвовала в воспитании Китти. Если она найдет, где ей устроиться в Москве, мы наверное будем дружить.

Все-таки я благодарен Зайберту, что он вовремя выдернул меня из Коктебеля. Я ведь вплотную подошел к запретной черте.

1.

Алова разбудил звук дребезжащей крышки на кофейнике.

– Вы знаете, Дунечка, почему девушки составляют только двадцать пять процентов от общего числа комсомольцев? – доносился из-за шкафа голос Валахова. – Потому что после замужества они больше не могут участвовать в общественной деятельности. Вот вы сейчас чем занимаетесь? Готовите завтрак мужу. А могли бы в это время сходить на какое-нибудь оргсобрание. Быт превращает в мещанок даже самые возвышенные натуры! С вашим талантом надо в кино сниматься, а вы тратите молодость на стирку и готовку.

Алов сел на кровати. «Я когда-нибудь набью ему морду!» – в сотый раз подумал он. Но это было невозможно: Валахов был чемпионом спортивной секции ОГПУ, а Алов не мог даже подтянуться на перекладине.

– Сделайте несколько фотокарточек и дайте их мне, – вдохновенно продолжал сосед. – У меня есть знакомый режиссер: он как раз ищет ваш типаж.

– Врет он все! – громко сказал Алов, выглядывая из-за шкафа.

Дуня возилась у подоконника, который служил им «кухней». Сверху стояли два примуса и доска для резки хлеба, а внизу были устроены полочки для хранения продуктов: верхняя – Аловых, а нижняя – Валаховская.

Дуня сунула мужу эмалированную кружку с эрзац-кофе и кусок хлеба.

– На, ешь!

Валахов лежал на диване, закинув белые мускулистые руки за голову. Алов с отвращением покосился на его ситцевые трусы. Как можно появляться в нижнем белье перед чужой женой?

– С добрым утречком! – помахал ему Валахов. – Каков прогноз здоровья на сегодня? Ты вчера так кашлял, что у меня аж уши заложило. Хуже артподготовки, честное слово!

– Отстань, а? – прошипел Алов в бессильной злобе.

Повязав на голову белую косынку, Дуня чмокнула Алова в небритую щеку и убежала.

Каждый день она ходила на актерскую биржу труда, где нанимали дублеров для рабочих театров. Иногда Дуне перепадали роли в спектаклях, и тогда она приносила домой пять рублей гонорара. За детский утренник платили трешку; за участие в «живых картинах» – не больше полутора рублей мелочью.

Валахов знал, что Дуня готова на все – лишь бы получить настоящую роль, и беззастенчиво играл на этом. А если Алов возмущался, то добродушно посмеивался над ним:

– Дунечка, кажется, ваш муж хочет запереть вас в четырех… вернее, в двух стенах!

Шкаф, отгораживающий угол Аловых от остальной комнаты, за стену не считался.

Алов ни о чем так не мечтал, как об отдельной комнате. Однажды ему довелось присутствовать на допросе профессора биологии, и его слова глубоко запали ему в душу.

Профессор утверждал, что самый верный способ сделать людей несчастными – это скучить их и не давать им выбраться из ловушки. Вынужденная близость с чужаками – это верный признак нехватки жизненного пространства, и люди волей-неволей начинают враждовать друг с другом, то есть избавляться от «лишнего населения».

– Вы засунули граждан в переполненные трамваи и коммунальные квартиры! – распинался профессор перед чекистами. – Знаете, чем это обернется? Войной всех против всех, но в наибольшей степени – против своих соседей!