Князь советский - Эльвира Барякина

Про себя Алов соглашался с каждым его словом: «Да-да, все так!» и параллельно листал личное дело профессора, где был указан его домашний адрес. «Этого контрика наверняка сошлют… Интересно, кому отойдет его жилплощадь?»

Разумеется, Алову не могло достаться профессорское наследство, но ведь мечтать не вредно! Ему часто снились ордера на комнаты, и он пересказывал свои сны Дуне: как они собирали вещи в наволочки, как прощались с соседями и ехали в новый дом на трамвае.

И вот, наконец свое, личное жилье! С большим окном, печкой и широченным подоконником. Под ним три полочки – и все принадлежат Аловым!

Дуня слушала и только смеялась: «Ой, раскатил губу! Этого никогда не будет».

Но, оказалось, Алов не зря отправил Галю к Зайберту: она принесла ему такие сведения, за которые можно было получить не только комнату, но и повышение по службе. Алов не сомневался, что его начальник вцепится в эту историю и раздует ее до небес.

Один раз Драхенблют по пьяни рассказал Алову, что творится в Кремле. Сталин отчаянно боялся, что его сместят: после разгрома троцкистов в ВКП(б) образовалась новая оппозиционная клика с идеологией «правого уклона» – знаменитый экономист Бухарин и его сторонники утверждали, что насильственные действия в отношении нэпманов и деревни погубят страну.

По словам Драхенблюта, партийная верхушка вдруг стала интересоваться историей – в особенности императором Павлом I, которого придворные сначала треснули по голове табакеркой, а потом задушили. Словосочетание «табакерка и шарф» то и дело всплывало в шуточных, казалось бы ничего не значащих разговорах.

Сталин и так был нелюдимым человеком, а теперь и вовсе стал затворником и окружил себя придворными, которые приносили ему сведения о недоброжелателях – как внешних, так и внутренних. Он уже жить не мог без шифровок и тайных папочек, и требовал от подчиненных особой бдительности.

«Мода» на разоблачение врагов мгновенно распространилась по всему обществу – бдительность стала непременным условием продвижения по служебной лестнице. Именно этим объяснялись массовые чистки и политические репрессии – начальники всех мастей пытались выдвинуться и, параллельно, обезопасить себя от конкурентов.

Разумеется, больше всех лютовало ОГПУ. Масла в огонь подливало то, что председатель Менжинский постоянно болел, и два его заместителя, Драхенблют с Ягодой, насмерть сцепились за право быть его приемником.

Ягода делал ставку на внутренние заговоры – Шахтинский процесс был делом его рук, а Драхенблют пытался выслужиться, добывая за рубежом не только ценные сведения, но и валюту. Но ему тоже следовало разоблачать контру – ведь если ты не докладываешь о ее кознях, стало быть, ты выгораживаешь врагов или попросту не желаешь как следует работать.

Алову казалось, что у него на руках беспроигрышное дело, но когда он принес начальнику Галино донесение (слегка подправленное для солидности), Драхенблют лишь бегло просмотрел его и велел зайти на следующий день, то есть сегодня.

Алов удивился, но решил, что это ничего не значит. В конце концов, Драхенблют – не железный и ему тоже надо отдыхать.

О вине или невиновности Зайберта Алов не беспокоился – это определялось не действиями «клиента», а его потенциальной опасностью для СССР. Дайте иностранным журналистам волю, и любой из них будет вредить большевикам словом и делом, так что миндальничать с ними не имело смысла.

2.

Драхенблют снял очки и уставился на Алова.

– Ты утверждаешь, что Зайберт создал агентурную сеть для перехвата радиосообщений?

Алов с готовностью кивнул:

– Так точно.

– Чушь… Таким «перехватом» может заниматься любой радиолюбитель. Ладно, едем дальше…

Драхенблют склонился над бумагой и, найдя нужную строчку, принялся читать вслух:

– «…с целью дискредитации СССР организовал выход боевых кораблей из Мурманска, поставив им задачу: уничтожить ледокол „Красин“ и находящихся на его борту советских героев-полярников, а также спасенных ими итальянских аэронавтов».

У Алова неприятно заныло в груди. Кажется, Драхенблют нисколько не обрадовался его докладу. Но как такое могло быть? Ведь он сам требовал, чтобы подчиненные хоть из-под земли добыли ему серьезное дело!

– Мы связались с Мурманском, – начал Алов. – Дежурный получил телефонограмму из Москвы и решил, что ее передали не из Центрального телеграфа, а из Центрального комитета партии. Он доложил обо всем наверх, была объявлена тревога…

– В районе Мурманска давно нет боевых кораблей, – скучным голосом сказал Драхенблют. – Это во время Мировой войны через него велись поставки союзников, а сейчас это маленький торговый порт. Кого там по тревоге поднимать? Местных рыбаков?

Как всегда, в минуты волнения Алов начал кашлять. Его легкие чуть не лопались, но он все никак не мог остановиться.

Драхенблют налил ему воды из графина.

– Вы, Глеб Арнольдович, напрасно ерничаете, – проговорил Алов, отдышавшись. – Я сам все прекрасно понимаю, но если мы не дадим ход этому делу, у нас могут быть большие неприятности.

– Какие? Меня-то за дурака не держи!

– Дежурный из Мурманска сейчас перепуган до смерти и наверняка явится с повинной в отдел ОГПУ. Там сделают запрос насчет телефонных переговоров; начнется проверка, и все это передадут наверх, Ягоде. А как только он выяснит, что Зайберт проходит по нашему ведомству, вас наверняка спросят: «А почему многоуважаемый Глеб Арнольдович не проявил должной бдительности?»

– Думаешь, его кто-то будет слушать? – скривился Драхенблют и вдруг заговорил, повышая голос: – Ягода постоянно врет! Он во всех анкетах пишет, что примкнул к большевикам в 1907 году – не было этого! Он всю жизнь был уголовником, и пришел к нам только для того, чтобы безнаказанно грабить и убивать!

Алов понял, что попал в цель. Драхенблют принадлежал к поколению большевиков-идеалистов и остро переживал то, что старая революционная гвардия сдает позиции под нажимом полуграмотных выскочек-карьеристов – таких, как Ягода.

– Нам нельзя арестовывать Зайберта – он же считается чуть ли не национальным героем Германии, – насупившись, сказал Драхенблют. – Ягода и так нагадил нам со своим Шахтинским процессом: ему для полноты картины нужны были иностранцы, и его люди, ни с кем не посоветовавшись, схватили первых попавшихся немцев. А нам кровь из носу надо наладить поставки на Запад, понимаешь?

Алов все еще на что-то надеялся.

– Дело Зайберта нельзя оставлять без последствий!

Но Драхенблют его не слушал.

– Мы только что подписали с немцами протокол о намерениях – они покупают у нас лес на шпалы. Если с головы Зайберта упадет хоть волос, это приведет к скандалу в прессе, и сделка может сорваться. Пожалуй, мы вышлем его из страны: нет человека – нет проблемы. А мурманских остолопов накажем, чтобы не были такими легковерными.