Мой милый враг - Конни Брокуэй

Горечь пронзила его душу при воспоминании о матери Лили, женщине, которую она так горячо любила, что готова была принести в жертву свою жизнь — нет, жизни их обеих — в память о понесенной ею утрате.

Словно почувствовав, как изменилось его настроение, Лили шевельнулась в его объятиях, на лицо ее набежала тень. Осторожно, чтобы не разбудить, он привлек ее к себе и снова приник губами к прохладной массе растрепанных темных волос, вдыхая как можно глубже запах сна и плотского пресыщения и вместе с тем с особой остротой сознавая, что этот миг может стать для них последним и разлучить их навсегда. Как он мог потерять ее — свою прелестную соперницу и вечного антагониста, сокровище его сердца, воплощение всех его грез? И в то же время что он мог предпринять, чтобы ее удержать?

Из глубины дома до них донесся чей-то долгий, пронзительный крик, словно какому-нибудь проказливому чертенку наступили на хвост. По-видимому, один из малышей Терезы был голоден.

Эйвери вдруг почувствовал, что Лили проснулась. В воздухе, окружавшем их, вдруг появилась какая-то настороженность; он вздрогнул от внезапного холода и открыл глаза. Дрожь пробежала по его телу, когда он подумал о вставшем перед ним неотвратимом выборе.

— Останься, — услышал он как бы издалека собственный голос. — Останься со мной, Лили.

Она заворочалась на постели, высвободившись из его объятий, и, отвернувшись, натянула на себя простыню. Она тоже услышала плач младенца. Тот самый невинный звук, в котором ему почудился укор за готовность родителей лишить своих детей доброго имени, для нее был предостережением, посланным матерью.

Лили обернула простыню вокруг плеч, слегка зарумянившись и скромно опустив глаза при виде его обнаженного тела. Она отодвинулась от него и села на краю кровати, свесив вниз длинные ноги. Даже сейчас желание, словно дикий зверь, затаившийся где-то в глубине его существа, подкрадывалось к нему все ближе и ближе.

Ребенок заплакал снова — на сей раз еще громче, еще требовательнее. Лили подняла голову, и, глядя на ее профиль, он смог прочесть на застывшем лице внезапную догадку. Он невольно поморщился, видя ее отчужденность и понимая, что это был лишь предвестник того удара, который она готова была нанести.

— Мы можем просыпаться каждое утро вот так, в объятиях друг друга, — произнес он, не в силах скрыть отчаяние. — Ничто не мешает нам пожениться и провести вместе долгие годы, просыпаясь под детский плач.

— Эйвери, прошу тебя… — Стон вырвался из ее груди. — Ты же знаешь, что я не могу выйти за тебя замуж. Не могу.

— Нет, можешь! — С трудом сдерживая гнев, Эйвери схватил ее за запястье и развернул к себе, чтобы она по крайней мере посмотрела ему прямо в лицо. — Ответь мне прямо, Лили, что ты хочешь от меня услышать? Какие слова способны убедить тебя в том, что я никогда не перестану тебя любить и никакая сила на свете не заставит меня причинить тебе боль, забрав у тебя наших детей?

На ее лице отразилась глубокая тоска.

— Таких слов нет, Эйвери. Есть законы, и, будь они другими, я…

— Черт побери, Лили! — не сдержался он, выпустив ее запястье и отодвинувшись в сторону. — Неужели ты доверяешь своду законов больше, чем мне?

Она покачала головой:

— Я делаю это не ради себя, а ради своих будущих детей.

Эйвери поднял с пола брюки и, наскоро натянув их, поднялся. Он упорно отказывался смотреть на нее и вместе с тем не мог так просто отказаться от того, что он обрел и оценил по достоинству слишком поздно. С юных лет он привык к постоянной борьбе и теперь готов был бороться за нее до конца.

— Тогда просто останься со мной здесь, в Милл-Хаусе. Она повернулась к нему, и пышные кудри упали каскадом ей на плечи и спину, образуя один сплошной черный поток.

— Не как моя жена, раз уж ты от этого отказываешься, но как моя спутница, экономка, возлюбленная, хозяйка дома — словом, в любом качестве, какое тебе угодно, только не бросай меня совсем, Лили. — Его голос был полон страстной мольбы. — Не уходи, прошу тебя!

Взгляд Лили был полон сострадания, безграничной нежности и неизбывной грусти. Однако она не произнесла ни слова, и он не преминул воспользоваться ее молчанием.

— Тебе нужен Милл-Хаус. Мне нужна ты. Таким образом мы оба получим то, что хотим. Мы плюнем в лицо Горацио, — добавил он со злобной усмешкой, — чтобы ему сгореть в аду за то, что по его вине мы попали в такое положение.

Лили сжала пальцами простыни, глаза на ее побледневшем лице казались огромными черными озерами.

— А дети? — спросила она, почти не размыкая губ. — Как быть с ними?

Он мог согласиться на что угодно, когда дело касалось его самого, однако ни в коем случае не причинил бы вред детям, рожденным от их связи, и ни за какие блага на свете не стал бы лишать их своего имени, защиты и всех тех преимуществ, на которые они имели бы законное право. Сколь ни велико было его отчаяние, он не мог пойти против своей совести, а обманывать ее не имел права. Он уселся рядом с ней, взял ее руку в свою и провел по ней пальцем.

— У нас с тобой вообще не будет детей. Лили отпрянула от него, вскочила с кровати и отступила на шаг. Боль сделала ее глаза похожими на черные угольки.

— Останься со мной, и я обещаю тебе полнокровную жизнь, Лили. Богатую и достойную. — Он щелкнул пальцами, властным жестом призывая ее вернуться.

— Нет, я не могу, Эйвери. Ты ведь так мечтал о детях, о большой и шумной семье. По одному ребенку на каждую спальню, помнишь? Я… — Она в отчаянии снова покачала головой. — Я не могу так с тобой поступить.

— Почему же? Разве мы…

— Нет! — вскричала она. — Не искушай меня! Не надо! Возможно, сначала ты сумеешь найти утешение в моем обществе — в течение нескольких лет или даже дольше. Но в конце концов, с появлением детей у твоих знакомых, с крещением первого ребенка Бернарда тишина в этом доме станет оглушающей. И тогда ты первый начнешь на меня обижаться, более того — возненавидишь меня за это.

— Нет, никогда. — Однако его голосу не хватало той глубокой уверенности, той звонкой правды, которая одна только и могла ее убедить, потому что выражение тревожного ожидания исчезло с ее лица, сменившись обреченностью.

— Да, — возразила она мягко. — А я… если ты меня возненавидишь, мне незачем будет жить.

— Лили! — Он умоляюще простер к ней руку.

— Я должна уехать, — прошептала она, закутавшись в простыню, как будто хотела хоть таким способом отгородиться от него. — Сегодня же.

Даже гибель Карла казалась ему лишь слабым подобием той боли, которая терзала сейчас его сердце.

— Нет, — отрезал он. — Это я должен уехать. Я все равно не могу оставаться в этом доме. Здесь слишком пахнет покойницкой. Милл-Хаус разбил все мои мечты, здесь похоронены мои надежды.

— Прости меня, Эйвери! — Всхлипнув, Лили отвернулась и ринулась прочь из спальни, скрывшись в освещенном тусклым светом коридоре.