Великий торговый путь от Петербурга до Пекина. История российско-китайских отношений в XVIII— XIX веках - Клиффорд Фауст

Сразу же после подписания Кяхтинского договора началась проверка его на прочность в условиях постоянного нарушения спокойствия из-за вспышек вооруженного противостояния не только между маньчжурами и джунгарами, но также между теми же джунгарами и остальными соседними монгольскими народностями. Для обеих сторон главная функция этого договора состояла в определении линии известной границы между российскими и маньчжурскими территориями; организации ее патрулирования, перехвата всех местных жителей, пытающихся ее пересечь по какой-либо причине, и незамедлительного возвращения их на родину. О многотрудности данной задачи уже говорилось, когда речь шла о контрабандных потоках товара. Коренные жители приграничного района, как сибиряки, так и монголы, относились к традиционно кочевым народам. В отсутствие переписи и прочих способов проверки принадлежности населения русский и маньчжуро-китайский чиновник или солдат зачастую просто не мог найти различия между сибирским бурятом и монголом из тушету-ханства. Куда проще было разобраться с массами народа. Зато толпу кочевников было гораздо труднее убедить вернуться на территорию своей империи, когда все они были при оружии и готовы были его применить.

Едва ли С.Л. Владиславич-Рагузинский оставил границу, если бы полковник И.Д. Бухгольц сообщил ему о пересечении границы монгольскими грабителями, напавшими на русских поселенцев. Речь шла о первом, быть может, из сотен подобных трагических случаев на протяжении последующих нескольких десятилетий. Такого рода грабежи стали поводом для осложнения русско-китайских отношений, но очень редко с обеих сторон по их поводу предпринимались радикальные меры, и то только когда одной из сторон казалось, что противоположная сторона недостаточно сурово наказывала задержанных преступников. Главная же проблема заключалась скорее в переходе на русскую территорию непримиримых врагов маньчжурских армий или просто тех, кто спасался от потенциального участия в вооруженном противоборстве, а также откровенного бесчинства со стороны солдат оккупационных войск.

Тем не менее И.Д. Бухгольц получил подробнейшие инструкции Коллегии иностранных дел, изложенные в августовском и ноябрьском указах 1730 года. От него требовалось беглецов и перебежчиков возвращать их властям с применением оружия, если не удавалось просто убедить сделать это. Поводом для таких распоряжений послужило пересечение государственной границы монгольским вождем с семью юртами, женами, детьми, коровами и провизией, попросившим убежища и защиты со стороны российского сюзерена. Пограничные инспекторы Григорий Фирсов и Анисим Михалев получили однозначные и категоричные приказы. Им предписывалось отказывать в переходе на русскую территорию всем перебежчикам с китайской стороны, немедленно отправлять назад к чиновникам на китайской стороне всех нечистых на руку людей, пресекать попытки скрытного пересечения российскими подданными границы без надлежащих документов, запрещать продажу через границу провизии, лошадей, коров и верблюдов. В случае внезапного появления многочисленных групп беженцев им предписывалось незамедлительно сообщать об этом сотрудникам таможенной службы в Кяхте и воздерживаться от применения против них открытых военных мер воздействия. По крайней мере, казалось так, что с самого начала российские чиновники одновременно в Санкт-Петербурге и на государственной границе имели все намерения на буквальное выполнение Кяхтинского договора. Позже, как нам еще предстоит убедиться, они не удержались от некоторых служебных злоупотреблений.

К осени 1731 года вице-губернатор Алексей Жолобов докладывал, что в Сибирь уже переправилось 10 тысяч юрт, из которых выслать на родину удалось 2142 юрты. Он предупреждал о том, что в условиях продолжающихся в Монголии военных действий решение задачи надежного прикрытия границы становится невыполнимым. Приграничная зона становится слишком широкой и чересчур густонаселенной, а к несению там пограничной службы готов только один полк пехоты и одна рота драгун регулярных войск при поддержке 5 тысяч вооруженных тунгусов и бурят, лояльных, но не до конца надежных в сложной ситуации. Его предупреждение выглядело предельно обоснованным и весьма благоразумным. В последующие несколько лет ситуация еще более ухудшилась.

В апреле 1732 года обитатели более 500 юрт переправились в Нерчинскую область, обосновались в долинах реки и объявили о своем желании остаться там навсегда. И.Д. Бухгольц не смог склонить их к возвращению на родину, и А. Жолобов докладывал в следующем месяце о серьезной опасности сложившейся обстановки. Он просил губернатора Тобольска об освобождении его от основной возложенной на него обязанности. Позже он рекомендовал уведомить Лифаньюань, чтобы там приняли активные превентивные меры по перехвату их людей, а перебежчикам, кому удалось пересечь границу, разрешили оставаться в русских деревнях под присмотром тунгусов и бурят до тех пор, пока в местах их прежнего проживания продолжаются вооруженные столкновения. К концу 1732 года между Лифаньюанем и Сенатом произошел обмен дипломатическими нотами. Китайцы обвиняли русских чиновников, как они множество раз сделают это в будущем, в отсутствии оперативности с возвращением беглых подданных Поднебесной. Русские дипломаты отметали все обвинения, обосновав свой вывод трудностями, связанными с возвращением больших масс народа в места их прежнего обитания. Сенаторы пожелали китайскому императору большой удачи в его военной судьбе.

Российской стороне тоже было на что обижаться. Губернатор Тобольска Андрей Плещеев жаловался в конце весны 1734 года на то, что таможенники не получили удовлетворительного ответа на их многократные обращения к монгольским пограничным властям. Речь шла о расследовании случаев конокрадства через государственную границу. Он обвинял монгольских чиновников в потворстве конокрадам.

Касательно перебежчиков внимание обращалось на то, что между 1730 и 1733 годами через границу на родину в Монголию вернули 2886 юрт с их обитателями, но с проблемой как таковой разобраться не получалось. И позже ее острота не прошла. Летом на территорию Нерчинского уезда переселились обитатели 935 юрт с 2150 мужчинами годного к военной службе возраста, и на требование Г. Фирсова покинуть территорию России те ответили категорическим отказом подчиниться. Тогда И.Д. Бухгольц приказал ему собрать вдоль границы 3 тысячи вооруженных ополченцев ради демонстрации военной силы, которую Г. Фирсов действительно устроил с помощью племенных предводителей тунгусов. Китайцы удалились, но к октябрю перешли границу снова, когда убедились в том, что русское ополчение распустили по домам.

Некоторое облегчение наконец-то наступило в 1735 году. Весной из Коллегии иностранных дел губернатору Тобольска поступили категорические приказы, чтобы всех беглецов из Монголии «предельно быстро» возвращали на родину, то есть прежде чем готовившийся на границе казенный обоз перейдет на территорию Монголии. Проявивший несколько излишнее усердие А. Плещеев 10 июня 1735 года отправил на границу капитана Петра Порецкого, облеченного всеми полномочиями на возвращение беглецов домой и на улаживание любых жалоб китайцев по поводу набегов мародеров через границу. В Лифаньюане усилия русских пограничных властей в те месяцы произвели самое благоприятное впечатление, и его руководство отправило в Сенат дипломатическую ноту с выражением благодарности, сопровождавшимся сотней штук камки и тысячей цюней китайки, которые В.В. Якоби раздал тунгусам и бурятам, принявшим участие в облавах на нарушителей границы. Совершенно не скоро поступило сообщение о заключении Галданом мира с китайцами. На возвращение всех беженцев потребовалось некоторое время, но первый переломный момент удалось пережить. С установлением спокойной обстановки на всем протяжении государственной границы неудивительно, что купцы с обеих ее сторон потихоньку подтянулись в Кяхту и Маймачен.