Темная сторона города - Святослав Логинов

– Господин ротмистр, вы сможете за котом присмотреть? – спросил Адам. – Его нужно переправить в город, найти ему жилье. Вот хоть бы у вас в погребке…

– Простите, господин Боннар, кошек страсть как не люблю. Это у меня с детства… – и гусар вздохнул.

– Да что ж ты медлишь, чадо безмозглое! Из-за какого-то кота! – взревел монах. – Вознестись-то дважды не предлагают!

– Гретхен, голубушка? Я научу, где корм брать!

– Я попробую, попробую… – испуганно отвечала девица, но по голосу Адам понял: с перепугу врет и будет о коте вспоминать, хорошо коли раз в неделю.

Тогда он поднял голову к небесам.

– Кота оставить не могу, – сказал он, словно извиняясь, и руками развел. – Его из-за меня убить хотели, он из-за меня дома лишился, а он домашний, балованный, да еще больной, пропадет… Ему лечебный корм нужен… Его вот из леса нужно выводить, место ему искать… И оставить не на кого… вот такая беда… а бросить – не могу…

* * *

В ночь с 5-го на 6 июля 1898 года домовладельцы, живущие на Большой Купеческой, их семьи и постояльцы были разбужены выстрелами. Перестрелка была короткая. Выглянув в окна и убедившись, что нигде нет пожара, обыватели улеглись спать.

Наутро полицейские сыщики обходили дома справа и слева от участка, недавно приобретенного негоциантом Зибенштейном, спрашивали о количестве выстрелов, о прочих звуках, о точном времени пальбы и о тому подобных глупостях. Обыватели поняли, что револьверной стрельбой баловались в будущем Зибенштейновом доме, который строили с прошлого года и уже подвели под крышу. Владелец оптового склада колониальных товаров Лабуцкий по вечерам играл в трактире с частным приставом Беренсом на бильярде и по дружбе спросил его, что случилось.

– Черт знает что, – сказал Беренс. – Только это между нами, тссс… Помнишь, ювелира Вайсмюллера ограбили? В марте? Ну так мы этих молодчиков взяли, почти всю шайку.

– Не может быть… – шепотом усомнился Лабуцкий.

– Там что вышло – за ними, оказывается, один столичный пинкертон по следу шел. А они, черти, до чего додумались – у Зибенштейна в подвале тайник устроили. Очень удобно – дом строится, никто его не охраняет… Ну, этот, столичная штучка, стрельбу и устроил. Хорошо, патруль услышал, сразу примчался. Так одного сукина сына пинкертон ранил, его живым взяли, и сразу, по горячим следам, за прочими кинулись. Они думали, в портовых амбарах отсидятся!

– А он, столичный? Он – что?

– А вот тут-то самое любопытное… тссс… Его тоже подстрелили, и провалился он в какую-то яму. Зибенштейн придумал американский отопительный котел ставить, под него все в подвале раскопали. Наши молодцы его бы и не заметили, но – кот!

– Какой кот?!

– Кот в ноги кидался, орал, блажил, к яме привел. Они пинкертона вытащили, перевязали, сразу – в госпиталь! Он уже очухался, показания дает… Но ты молчи, братец. Троих-то мы взяли, а двое – еще в бегах…

– Надо же – кот… Он что, кота с собой возил, что ли? Заместо пса?

– Черт его знает… Пока вытаскивали, пока в авто тащили – кот пропал. Вот просто сгинул. Я супруге рассказал, она говорит – мистика. Говорит – такие случаи известны, а она у меня на спиритизме помешалась, журналы выписывает. Если сам статский советник Арнольд у себя этих спиритов собирает – так, значит, неспроста вся эта мистика. Если статский советник и даже господин Островский – а он же чиновник особых поручений при особе генерал-губернатора… Видать, что-то в этой мистике все же есть!

– Молодец, Кира, – сказал Сыромятников и закрыл последнюю папку. – Оперативно сработала…

Он покачал головой, словно китайский божок: широкие скулы, глаза с прищуром, коротко стриженная голова, полные плечи, явственный животик, угадывающийся даже за столешницей.

– Молодец, упертая ты… – повторил он и замялся.

Кира улыбнулась про себя. Обычно в таких случаях начальник отдела дознания Кировского РОВД говорил: «Молодец, упертый ты парень!» А тут? «Девка» – прозвучало бы грубовато, а грубости майор Сыромятников обычно излагал ласково и поэтично – заслушаешься. «Баба»? И вовсе смешно, стоило посмотреть на Киру: метр пятьдесят с кепкой, плоскогрудую, с мальчишескими бедрами, кукольным личиком – не красивеньким, а жестким, словно отлитым из пластмассы, – и нелепыми редкими веснушками. Кира деликатно отвернулась к окну, шевельнув рыжей гривой. Из приоткрытой форточки тянуло сыростью. Моросил дождик. Мокрые крыши среди волн зелени напоминали спины глубоководных чудовищ, которым вдруг взбрело в голову всплыть на поверхность: все в лишаях облупившейся краски, кораллах телевизионных антенн и пучках водорослей непонятных веревок.

– Слушай, – нашелся Сыромятников, – ребята болтают, что у тебя двадцать пять прыжков с парашютом. Правда?

– Правда, – Кира не смогла сдержать улыбку.

– Но-но, улыбается она, – посуровел майор, подумал и решил-таки уравновесить похвалу легким пистоном. Для порядка. – Ты почему до сих пор не сдала дело этого, беспризорника? Чего тебе не ясно?!

– Станислав Палыч, – протянула Кира, – у меня двадцать дней…

– Не знаю! – рявкнул Сыромятников и передразнил плаксивую интонацию Киры: – Двадцать дней… «Не парь мне моск», как моя дочь говорит. Ты еще скажи: по закону… Зачем держишь-то? Мало тебе? Так еще будут, не переживай…

Кира потупилась и промолчала. Какое там мало. На ее столе лежала пачка заявлений толщиной с том Большой Советской Энциклопедии: о незаконном лишении свободы и принуждении к рабскому труду; о краже магнитолы из автомобиля; об изнасиловании, на поверку оказавшимся обыкновенной житейской нечистоплотностью на почве пьянки, и членовредительстве в виде двух выбитых зубов «по причине супружеской измены»; и еще, и еще… Как говорил Митька Шмелев по прозвищу Пчела: «Эти го́вна – гребсти и гребсти…»

– Ладно, ступай, – сказал Сыромятников. – Но завтра чтоб сдала! Все ясно?!

– Ясно, товарищ майор! – Кира выкатила глаза.

Сыромятников только крякнул.

– Дура ты, девка, – сказал-таки он беззлобно, ласково сказал. – Упертая и есть. Верю в твои двадцать пять… Иди, иди…

«Чего он так?» – с обидой подумала Кира в пустом полутемном коридоре управления. Половина ламп не горела, несколько штук согласно мигали с едва слышным треском: «Чего он так – Чего он так – Обидно». Кире хотелось заплакать. Слез не было, давно не было, только обычно дергало щеку, и она ломалась, как кусок пластика, уродливой складкой. Кира ощутила знакомое подергивание, глядя в зашарканный линолеум с дырявыми островками, и стиснула зубы. Помогало плохо, подошвы кроссовок поскрипывали на каждом шагу: «Чего он так – Чего он так – Обидно». И все же острый слух Киры уловил неясный гомон, в разноголосицу, идущий откуда-то снизу, из недр здания. Она с раскаянием вспомнила, что ребята из убойного отдела приглашали ее обмывать четвертую звездочку Сашки Гольца, и тут же ощутила дикую усталость. Нет, не сегодня. Не тот настрой…