Пять граммов бессмертия - Аркадий Неминов

Откровение Иоанна не всегда считалось последним Текстом канонических христианских писаний. И если это действительно так, верующие христиане должны смириться с существованием реинкарнации, несмотря на то, что учение о ней пришло в христианскую традицию достаточно поздно… А вы-то сами верите в переселение душ? – спросил Катю профессор.

Она только пожала плечами. Катя тогда подивилась такой трактовке священного писания знатока мировых религий, но в глубине души была согласна с этой точкой зрения. Катю всегда интересовали знаменитые личности, предсказатели и прорицатели от Нострадамуса до Ванги, а совсем недавно она прочитала про легендарного Эдгара Кейси – христианского писателя и бывшего учителя воскресной школы, лечившего людей, находясь в глубоком трансе. Он также безошибочно умел предсказывать будущее. Согласно Кейси, Христос не только верил в реинкарнацию, но и перевоплощался около тридцати раз, прежде чем явиться в мир в облике Иисуса из Назарета.

Но, как бы там ни было, она находилась сейчас здесь, на Земле, в своем еще достаточно молодом и привлекательном теле, и все мысли о бессмертии души все же не могли в полной мере компенсировать то уныние, которое овладело Катей после посещения доктора Спесивцева. И все же теперь его пожелание не терять надежды стало восприниматься ею как-то по-новому. Она не то чтобы смирилась с безысходностью грядущего, вовсе нет, но ее как бы отпустило внутреннее напряжение, она словно бы сходила в церковь на исповедь и причащение.

Катя никогда не была фаталисткой. Не вполне доверяла теории неизбежности судьбы, придерживаясь другого взгляда: человек может изменить свою судьбу, если очень сильно этого захочет и поверит в это безоговорочно. Да и подтверждений этому было хоть отбавляй. Взять хотя бы случаи с чудесными исцелениями людей, на которых махнула рукой медицина, вылечившихся от смертельных болезней без видимых и объяснимых причин. Человеческий мозг – предмет до сих пор малоизученный. Но даже то, что удалось узнать ученым, позволяет утверждать, что мозг и его потенциальные возможности задействованы человеком лишь процентов на пять, не более.

С этим позитивным настроем Катя и направилась домой. Ничего, теперь ей будет легче бороться за свое счастье пока еще побыть на этой грешной земле.

– Вызывали, Валерий Петрович? – Зина, робко постучав в кабинет директора, остановилась на пороге роскошного помещения. Не слишком часто ей приходилось здесь бывать, несмотря на ежемесячные телефонные отчеты вот уже на протяжении почти четырех лет.

– А, Козырева, проходи, – Директор сидел за своим огромным столом и перебирал бумаги. Закончив, посмотрел на растерявшуюся сотрудницу.

– Рассказывай, что нового в лаборатории? Как там продвигаются твои дела под руководством Сергеева?

– Да все по плану вроде. А что именно вас интересует, Валерий Петрович?

– А скажи-ка мне, Зинаида, уж не ты ли рассказала некоему Колмогорову о наших институтских делах? Может быть, ты с ним общалась на эту тему?

– Что вы, нет, конечно! Я помню, о чем вы меня предупреждали. Как можно?! А почему вы спросили, Валерий Петрович? Что-то произошло?

– Да вот приходил он ко мне. Просился назад, говорил о неких своих наработках. Неужели он и вправду преуспел в этом вопросе? Можешь узнать, насколько серьезно он продвинулся или это всего-навсего был треп? Может, действительно у этого выскочки есть то, о чем мы не знаем? А знать должны, понимаешь меня? Но ему не надо говорить, что это – мое поручение!

– Все сделаю, не беспокойтесь. Все узнаю аккуратненько и доложу.

– Ну, ступай, пожалуй… да смотри, лишнего не сболтни! Узнаю, что за моей спиной орудуешь, выгоню с «волчьим билетом»!

– Что-то ты задержалась, Катюша, – озабочено проговорила Елена Дмитриевна, вглядываясь в лицо дочери. – Ну, что сказал врач?

– Да ничего особенно, мама, – уклончиво ответила Катя, но, глянув на встревоженное лицо матери, помедлила и решительно продолжила: – Да, ты была права! Врач сказал, что у меня те же симптомы, что и у отца. Я больна… Но главное – даже не я, а мой сын! Что будет с ним, если я с этой проклятой болезнью не справлюсь? – Она смотрела на мать в упор. – Ты не должна была рожать, зная, что подвергаешь смертельной опасности свое потомство! И… я тоже не должна была! – последние слова она произнесла с надрывом, нервы ее не выдержали, и она зарыдала.

Елена Дмитриевна не стала ничего говорить. Она только подошла к рыдающей дочери, крепко прижала ее голову к своей груди и, укачивая ее, словно маленькую, все повторяла и повторяла одну и ту же фразу:

– Все будет хорошо! Все будет хорошо!

На следующий день Сева собрал семейный совет, на который пригласил и лечащего врача Кати. На повестке стоял только один вопрос – о ее госпитализации, на которой настаивал доктор Спесивцев. Елена Дмитриевна и Сева склонялись к тому же. Против была лишь одна Катя. Она мотивировала это необходимостью быть рядом с дорогими людьми все отпущенное ей время. Она была непреклонна и ни на какие уговоры и доводы не реагировала.

– Ну, как вы не поймете? Вы – это все, что у меня есть сейчас. Ничего другого уже не будет, а вы хотите меня лишить оставшейся радости? Не бывать этому! – Катя упрямо смотрела в сторону, плотно сжав губы и кулаки.

Елена Дмитриевна только скорбно покачала головой. Встретившись взглядом с доктором, она понимающе кивнула.

Тот отвел ее в сторонку:

– Елена Дмитриевна, голубушка, боюсь, что с таким настроем мы Катю можем очень скоро потерять. Я понимаю, что вы хотите пойти у нее на поводу, но поймите и меня: я, как лечащий врач, несу за нее ответственность. Тем более при подобном заболевании она должна быть под постоянным врачебным контролем, т. е. в стационарных условиях.

– Вы правы, конечно, Андрей Анатольевич. Что же нам, насильно ее отправлять? – у женщины задрожал голос.

– Ну, хорошо, дорогая Елена Дмитриевна, под вашу личную ответственность! И держите меня в курсе. Я вот тут на столе оставил все необходимые рецепты и рекомендации, – он посмотрел на нее сочувственно. – Я вас понимаю. Очень хорошо понимаю. Я ведь тоже отец. До свидания.

Сева мучительно вспоминал формулу, пришедшую ему во сне. Он как будто бы сидел с профессором в институтской аудитории, сдавая ему экзамен по прикладной химии. И, отвечая на билет, вдруг с ужасом понял, что во время подготовки сделал непростительную ошибку, перечеркивая этим всю работу. А профессор с улыбкой указал ему на ошибку и объяснил, как нужно было сделать.

Сева все исправил и получил совсем другой, правильный результат. И тут он понял, что это и есть потерянная в огне формула искомого фермента! Он так этому обрадовался, что проснулся чуть свет с мыслью поскорее ее записать, пока она еще была в памяти. Но – увы! Вот уже три часа ему никак не удается ее воспроизвести.

Он последовательно перебирал на компьютере все ее варианты, но таких комбинаций было бесчисленное множество, и времени на их доскональную проверку даже с помощью специальной компьютерной программы пришлось бы затратить слишком много. А его уже практически не осталось.