Воспоминания о службе - Борис Шапошников

Что нужно отметить у противника? Это — твердое управление своими частями, в то время как 14-й кавалерийской дивизией не только не руководили, но ее даже не ориентировали в том, что делается на правом берегу Вислы. Ни штаб округа, ни штаб 14-го корпуса не давали о себе знать…

К вечеру 28 июля 14-я кавалерийская дивизия без 14-го драгунского полка, но с десятью сотнями пограничников оставалась одна на левом берегу Вислы, к югу от устья Пилицы. Она вела разведку на 150-километровом фронте, не имея в своем распоряжении ни одного самолета.

Продолжая считать себя подчиненным штабу 14-го армейского корпуса, штаб дивизии по-прежнему продолжал посылать донесения по телеграфу в его адрес в Люблин. Для современного читателя будут непонятны условия управления и средства для этого, существовавшие в дивизии. В распоряжении штаба дивизии была конно-саперная команда, имевшая у себя и средства связи (телефоны, аппараты Морзе), и подрывные средства. Радиосвязи дивизия, конечно, не имела. При подвижных действиях развертывать проводную телефонную связь с ограниченным количеством провода нечего было и думать. Опыт включения в правительственную сеть маломощных дивизионных аппаратов Морзе дал самые отрицательные результаты. Нужно было искать выход из создавшегося положения. Прежде всего, под страхом предания суду военного времени было подтверждено всем правительственным телеграфным станциям — крупным и мелким, что они не имеют права снимать аппараты без разрешения штаба дивизии, за исключением явной угрозы их захвата. На эту сеть было приказано базироваться всем разъездам и разведывательным эскадронам. Кроме того, штаб дивизии взял себе обыкновенный правительственный аппарат Морзе, который возил с собой на автомобиле и мог в любом месте включить в любой правительственный провод. Затем обычно для сбора донесений выбрасывался вперед сборный пункт донесений, связанный со штабом дивизии имеющимися четырьмя мотоциклами, автомобилями и обычной конной летучей почтой. С полками связь поддерживалась потребованными от них офицерами для связи с пятью посыльными. Кроме того, штаб имел при себе так называемые офицерские боевые разъезды для разведки накоротке. При отходе из Ченстохова штаб реквизировал до шести легковых автомобилей.

Вот и все средства управления штаба дивизии. Офицеры для связи привлекались мною и для писания под мою диктовку приказов для частей дивизии. Кроме того, при мне была двуколка с оперативными делами и двумя старшими писарями. Тяжелые пишущие машинки были отброшены — все писалось от руки на бланках. Я же должен был вести журнал боевых действий. Сначала я его вел и даже записывал все чернилами. Затем боевые события настолько захватили, что я забросил журнал. Решил лучше воевать, чем писать историю. Для разведывательных эскадронов и отдельных офицерских разъездов, высылаемых штабом дивизии, я писал для каждого письменную инструкцию и вызывал командиров эскадронов и начальников разъездов для разъяснения им задачи.

По окончании разведки командиры разведывательных эскадронов и начальники разъездов являлись ко мне и должны были лично доложить о проведенной работе.

С бытовой стороной в штабе было плохо. Столовой у нас не было, каждый промышлял еду для себя. Заказывали обед в харчевнях, а больше сидели на хлебе и консервах.

В дивизию приехал новый дивизионный врач, который советовал нам с утра не наедаться, так как при ранении в живот может быть перитонит. По глупости мы сначала действительно воздерживались от утренней еды, ну а потом, так как каждый день и час можно было быть раненым или даже убитым, решили не следовать советам врача.

Никакого денежного ящика в штабе дивизии по штату положено не было, а казенные деньги были. Пришлось разделить их между начальником дивизии, начальником штаба и мной и возить в карманах. Шифры я хранил в своем седельном вьюке. Одним словом, при современной постановке делопроизводства у нас в штабе дивизии был непорядок, но не до этого тогда было: рядом находился противник, и довольно сильный.

К вечеру 28 июля обстановка для штаба дивизии рисовалась так: агентура установила, что Межув и Енджеюв заняты отрядами трех родов войск; сосредоточение армейского корпуса в районе Жабью, Дембица и переправа его передовых частей указывали на возможность его наступления в направлении на Кельце; сосредоточение до дивизии конницы у Рахува и Лагува также имело, по-видимому, цель наступать на Кельце; наконец, от Ченстохова пути наступления немцев вели или через Влощову на Кельце, или севернее на Коньске, Скаржиско.

Из всего вышеуказанного вытекало, что район Кельце, Скаржиско являлся центральным, через который проходили лучшие пути наступления на Ивангород.

Поэтому после совещания в штабе дивизии было принято решение снова расположиться в районе юго-западнее Сухеднюва.

29 июля, оставив в Опатуве разведывательный эскадрон от уланского полка, дивизия, пройдя 50 километров, расположилась к юго-западу от Сухеднюва.

31 июля из Ивангорода была получена телеграмма от командира 14-го драгунского полка полковника Сенчи, что он, отойдя с 1-й стрелковой бригадой от Калиша и Лодзи, погрузился в эшелоны и следует по железной дороге через Ивангород на присоединение к дивизии. Наконец собиралась вся дивизия.

До 1 августа разведка не давала новых данных об обнаруженной в районе Рахув, Лагув коннице противника. Но к

12 часам дня 1 августа были получены желаемые сведения: 30 июля агент в Мохоге обнаружил расположившиеся на отдых части 7-й австрийской кавалерийской дивизии с артиллерией. Утром 31 июля конница противника двинулась на восток, по- видимому, на Пиньчув, куда подтягивалась и конница из района Лагува, состоявшая из 10-го и 12-го драгунских полков той же дивизии, укомплектованных чехами и немцами.

Для проверки данных о сосредоточении конницы противника в Пиньчуве туда через Моравице была выслана разведывательная сотня есаула Быкадорова. В ночь на 2 августа, как сотня, так и агент подтвердили, что авангард кавалерийской дивизии австрийцев занимает Кие, имея сторожевое охранение к северу от этого местечка, главные же силы дивизии сосредоточились в Пиньчуве.

К утру 2 августа 14-я кавалерийская дивизия, хотя и усиленная слабо обученными пограничниками, уступала в силах противнику, особенно в артиллерии, но 2 августа должен был прибыть 14-й драгунский полк, и тогда силы ее почти сравнялись бы с австрийскими. На дивизию возлагалась задача вести разведку, но, с другой стороны, она должна была воспрепятствовать разведке противника, а поэтому решено было 2 августа дать 7-й австрийской кавалерийской дивизии бой под Кельце, сначала оборонительный на высотах к северу от Кельце, а затем, с присоединением 14-го драгунского полка, перейти в контратаку. Местность к югу от деревни Шидловец представляла собой открытую равнину, на которой находилось Кельце. К вечеру 1 августа гусары в районе деревни Белогонь сменили уланов. К 8 часам утра 2 августа штабу дивизии стало известно, что 7-я кавалерийская дивизия австрийцев двигается от Пиньчува по шоссе на Кельце и с 6 часов утра ее авангард потеснил разведывательную сотню казаков у деревни Моравице. Последняя залпами заставила авангард противника начать развертывание для боя, но… казаков уже не было. Быстро отойдя версты на две по шоссе, Быкадоров устроил с фланга в лесу засаду и, как только авангард австрийцев приблизился на дистанцию дальнего ружейного огня, он снова залпами встретил его, заставив развертываться к флангу. Пока противник это проделывал, Быкадоров уже был далеко впереди, занимая теперь позицию с фронта для встречи австрийцев. Таким маневром на протяжении двенадцати километров разведывательная сотня в течение шести часов задерживала движение конницы противника, и передовые части его лишь к 12 часам дня показались на южной окраине Кельце.