Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

почему её этот бритиш хромой взял? Почему, блин?

Я не знал. Я смирился. Я больше не перебивал её.

– Репутация! Казань-вокзал-алё-гараж – и английский у неё нулевой! А я, блин, двадцатую на Бронной кончила, лондонский акцент, почти что с золотой медалью! Сечёшь?

Она тыкала мне в плечо кулаком. Я обречённо кивал. Она подмигивала обоими глазами сразу. Её лицо постепенно начало казаться знакомым: Лара Смирнова, лет на десять – пятнадцать моложе, с Пресни, может, где и встречались. В голову полезла чушь про случайно родившихся дочек. Лариса уже рассказывала что-то забавное и сама хохотала, продолжая весьма ощутимые тычки в моё плечо. Незаметно мы сидели уже вплотную.

– А ты… – Она запустила ладонь мне под воротник. – Ты классный… И вообще красивый. Местные, блин, как таракашки – чёрные, мелкие… тьфу! То ли жиды, то ли цыгане…

Она икнула и рассмеялась. Мне отчего-то стало смешно тоже.

– Таракашки! – сквозь смех повторила она. – Боги греческого Олимпа! Аполлон Бельведерский, Афина Паллада!

Мы хохотали. Как-то само собой моя ладонь очутилась на её груди. Лариса раскрыла мокрый рот и плотоядно притянула меня.

После поцелуя она, щурясь и пытаясь поймать моё лицо в фокус, прошептала:

– Слышь… ещё стольничек кинь, а? Я тебе такое небо в алмазах устрою, красавец…

22

У нас ничего не получалось. По чьей вине – моей или её, – не знаю. Она до конца так и не разделась, лишь скинула блейзер и задрала юбку. Даже трусы не сняла; просто сдвинула их в сторону и впихнула меня внутрь. Продавленный диван уползал вместе с её потным телом, я тоже вспотел, всё стало скользким и жарким, пару раз я унизительно выскальзывал из неё. Обратно запихивали в четыре руки.

Постепенно сползли на ковёр. От него воняло мокрой собакой. Не думаю, что у Дымова тут жили домашние звери, даже аквариумные гуппи требуют внимания и любви. Лариса, громко дыша, выползла из-под меня и встала на четвереньки. Случайно – я надеюсь – наступила коленом мне на пальцы. От боли я чуть не взвыл. Смена позы на качество процесса не повлияла, с каждым моим движением её спина прогибалась всё ниже, колени стёрлись и пылали, я пытался удержать её за ягодицы, но они выскальзывали из пальцев, как мыло в бане.

Каким-то макаром мы оказались у камина. Расставив ноги, Лариса упёрлась лбом и руками в каминную полку, точно собиралась двигать стенку. Я пристроился сзади. Лариса не обманула – к этому моменту у меня перед глазами плыли если и не алмазы, то нечто похожее. С первых же минут нашего соития она страстно выкрикивала английские фразы, типа «дай мне ещё!», «какой ты огромный!» и «Господи, я уже кончаю!».

Не очень убедительно изобразив оргазм и вскользь чмокнув меня в ухо, Лариса сипло сообщила, что является королевой орального секса Пафоса. Терять было нечего, теперь я упёрся в стенку. Она опустилась на колени и действительно ловко принялась за дело. Стараясь абстрагироваться от звуковых эффектов – страстного мычания и чмоканья, – я сложил прилежно руки на каминной полке и пристроил подбородок. Мой взгляд уткнулся в одну из фотографий.

На чёрно-белом снимке Дымов и я улыбались, из зубов торчали сигареты. Мы стояли, обнявшись за плечи, как уцелевшие после атаки бойцы, за нашими спинами уходили в мутную перспективу белые утёсы Калининского проспекта. Кажется, был май.

Я пытался вспомнить, какой был год.

Фотографировал нас Костя Крымов, наш тогдашний приятель. Через десять лет он получит «Хрустальный глаз» за фоторепортаж с баррикад Белого дома, а ещё через пять его подстрелит снайпер в Грозном. На поминках в Домжуре Дымов нарежется так, что его найдут только под утро, спящим в одной из кабинок женского туалета.

23

Мучения закончились. Мы лежали на ковре и курили. Голые, мокрые от пота, уставшие и едва живые, мы лежали навзничь, как сражённые витязи с картины Васнецова «После битвы». Дышалось с трудном, её затылок упирался мне прямо в солнечное сплетение, но подвинуться или спихнуть её голову не было сил.

Лариса глубоко затягивалась, выпускала столб дыма в потолок и, не глядя, протягивала мне сигарету. Я брал её, стряхивал пепел в горшок с кактусом, обитавший в камине, на ощупь находил её руку и вставлял сигарету обратно ей в пальцы. Курить я бросил двадцать лет назад и начинать снова смысла не видел.

– Я думала, ты никогда не кончишь… – голосом смертельно раненного сказала она в потолок.

– Угу… – отозвался я.

– Ан нет… Королева орального…

– Ну… Небо в алмазах…

Потом она снова рассказывала про себя: папа – замминистра, мама из парикмахерш, дача в Жуковке, английская спецшкола, теннисные корты, джинсы «Супер райфл», магазин «Берёзка», чеки серии «д». Некто Лёлик, но до него учитель физкультуры – это в десятом, потом пошли таксисты и просто шофёры, один зубной доктор и майор угрозыска. Временами я отчаливал, на потолке возникал развесёлый мент в портупее, но без штанов. Фуражка, котовьи усища, «макаров» в кулаке.

Мат в её речи звучал невинно, почти мило, проскальзывали «ништяк», «без мазы», «маруха», «лакшёвый фраер», а я представлял её на линейке перед школой, в белых гольфиках и с букетом гладиолусов ростом с неё. На загорелых коленках пунктир царапин от дачных приключений, белые капроновые банты, серые глазищи, конопушки на курносом носике. Плюс большие надежды на будущее.

Наконец она вспомнила о Дымове. Она его не застала. Когда Ларису занесло в Пафос, Дымов уже перебрался в колумбарий на Новодевичьем. Даже за гробовым порогом у Дымовых всё было схвачено. С «вдовицей» (её слово) познакомилась через Гошу Дроздова (он упоминался уже пару раз по поводу таймшеров). Я насторожился, но с вопросами решил повременить. Лариса слышала и про маму Люсю, и про скандал в морге «с мордобоем и царапаньем глаз» – мать с невесткой тогда растаскивали санитары.

– Чокнутая… – Лора затянулась и выпустила красивое кольцо в потолок. – Все татарки с заёбом.

– Кто? – не понял я. – Вдовица?

– Не! Мамашка его.

– Она не татарка… – не очень уверенно сказал я.

– Тем хуже.

– А вдовица?

– Что вдовица? Она русская. Правда, с заёбом тоже. Тихая такая, вроде монашки. Глаза в пол, а у самой топор под кроватью. Малахольная.

Я сухо сглотнул. Топор. Кольцо дыма плыло вверх, чуткое и невесомое, как ангельский нимб.

– Мамашка пыталась отсудить и дом этот, и машину, башли в банке – хер в грызла. По нулям – всё вдовица хапнула. Да вот беда: денег палата, а ума маловато.

– Истратила?

– Если бы! Раздала!

– Кому?

– Попам – кому-кому! Под Лимассолом часовню отгрохали