Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

Он подошел ко второй картине.

— Здесь пространство также разделено на три смысловые зоны. В верхней воспроизведен сюжет из книги Иова — «спор Бога и дьявола», нижнюю часть композиции занимает изображение египетской пирамиды Хеопса. Я провел собственное исследование пирамиды, но уже в контексте библейской истории. Я узнал, что в год строительства пирамиды Хеопса на небе одновременно появились звезда Алцион, символизирующая Бога, и звезда Альфа Драгонис — символ сатаны. И этот диалог Бога и дьявола, запечатленный у меня в верхней части картины, имеет не только астрономическое, но и библейское подтверждение. Есть подтверждение и архитектурное. Пирамида Хеопса строилась так, что вершина ее указывала на Алцион (Бога), а первый нисходящий коридор — на Альфа Драгонис (дракон, змий, дьявол). Последняя во время постройки пирамиды Хеопса занимала на небе место Полярной звезды. Архитектурная взаимосвязь этой пирамиды с космическими событиями и Священным писанием делает ее инструментом прочтения будущего…

Мы перешли к третьему полотну.

— В этой графической композиции основной акцент перенесен на события Второй мировой войны. Я считаю ее одним из проявлений уже начавшегося Страшного суда. Поэтому главенствующая символическая роль в композиции отведена образам Апокалипсиса. В правом нижнем углу Космогонии — апостол Иоанн Богослов на острове Патмос, где ему открылось видение грядущего Апокалипсиса. Второй созерцатель событий, изображенный здесь, — это я. Я ведь недаром родился в 1874 году. На этот год как и на год начала Страшного суда указывается в теософских комментариях к Книге пророка Даниила и в исследованиях пирамиды Хеопса. Кстати, и вы, мой брат во Христе, рождены в начале мистических семидесятых… Я вижу, что вы устали и уже плохо воспринимаете мой рассказ. Что делать, вы обычный человек… Я много работал с деревом. Большинство людей похожи на древесную стружку, которая кольцом обнимает собственную пустоту… Не обижайтесь… ибо тем не менее вам выпадет великая миссия.

Я уставился на него.

— Вы поможете вашему другу закончить свою миссию на земле… Ну вот, глядите, это важнейшая и последняя картина. Она пока в работе…

На огромный деревянный мольберт был водружен громадный картон. Здесь было множество изображений, которые я не запомнил. Но отчетливо помню, что в центре, в треугольнике, окруженном светилами, стоял Самсон, разорвавший цепи. И рядом цифры — 1953.

Коненков усмехнулся.

— Чтобы цифры никого не соблазняли… — Он поднял кисть и на моих глазах грубо замазал их голубой краской. — Но вы запомните хорошенько: пятьдесят третий!.. Это все, что вам надо знать. Сейчас за работу! Чтобы ничто никого более не тревожило… — (откуда-то он знал и это!), — мы с вами их снимем.

Он заставил меня снять со стен все семнадцать изображений. Они оказались достаточно тяжелыми. Мы отнесли их в глубь мастерской — туда, где стоял гигантский Христос.

— Я редко приглашаю сюда гостей. Точнее, никогда не приглашаю.

Художник выключил свет, и мастерская потонула в полумраке.

Мы вышли в гостиную. Я хотел проститься с Марго, но он сказал:

— Не надо ее больше мучить. Она и так расстроена. — Открывая дверь на улицу, шепнул: — Пятьдесят третий… Самсон, разрывающий оковы.

Через день я улетел в США. Не стану описывать подробно все путешествие, это должна быть отдельная история…

К моему изумлению, в Америке все оказалось иначе, чем я ожидал. Я будто вернулся в давно забытую мною атмосферу тридцатых годов. Все те же многочисленные американские левые относились к нам с истинным восхищением. Восхищались нашей победой над Гитлером, простотой Дядюшки Джо, так импонировавшей стране переселенцев. Среди тамошних интеллектуалов было полно «русских евреев». Их предки уехали из России при Александре III. Они покинули страну государственного антисемитизма, и оттого после Революции Россия с ее еврейскими лидерами была необычайно притягательна для этих леваков. И хотя с тех пор Коба изгнал почти всех евреев из Политбюро, заключил пакт с Гитлером, напал на Финляндию, оккупировал Прибалтику, предал Польшу и устроил процессы над «врагами народа», их любовь к СССР выдержала все испытания. Полтысячи американских интеллектуалов подписали коллективное заявление, осуждающее «невозможную ложь, будто СССР в чем-то схож с тоталитарными государствами». Коммунизм для них оставался религией, а антисоветские книги — ересью! Компартия в Америке достигла рекордной численности — около ста тысяч членов. Думаю, в те годы она могла попасть в Конгресс. В такой обстановке работать было легко и даже весело.

В это время моим агентом стал один из советников госсекретаря. В группу другого моего агента, фанатичного коммуниста-экономиста, входили сотрудники таких учреждений, как казначейство и госдепартамент. Некоторые наши друзья сидели в Office of Strategic Services (предшественник ЦРУ).

Но, к своему ужасу, я быстро осознал, что произойдет со всеми ними. И скоро!

Мой друг Коба и здесь, как всегда, не удержался. Он не умел не захватить всего! И захватил — превратил американскую компартию в филиал нашей разведки. Компартией руководили присланные Берией резиденты. Руководили топорно, грубо. Была создана практически вторая законспирированная компартия с явками, кличками, тайными лабораториями. Причем многие члены легальной партии и не подозревали о другой, подпольной, которая вербовала агентов и переправляла в Москву секретные документы. Но если с европейскими партиями в нищей, разрушенной Европе подобное сходило с рук, здесь, в процветающей Америке, такая организация была обречена. Я понимал: как только мы испытаем бомбу, они поймут, как мы ее создали (точнее, заполучили). И начнется такое… Коба тоже понял это. Но, к сожалению, поздно!

Всю операцию я провернул в две недели.

Я должен был встретить Мери в городке Санта-Фе (недалеко от Лос-Аламоса) и забрать у нее чертежи. Но, приехав в Санта-Фе, получил сообщение от агента из Office of Strategic Services: американцы знают, что из Лос-Аламоса похищены документы.

Было решено, что Мери передаст чертежи другому нашему агенту, уже в поезде.

Теперь мне предстояло благополучно посадить ее на поезд.

Поезд отправлялся днем в три часа. Но за час до отъезда на вокзал я получил новую информацию от агента: на платформе в Санта-Фе устроена засада. Самое страшное, что сообщить Мери об этом я уже не мог.

Помню, как вышел на перрон. Жара была несусветная. Вычислил его сразу. Он стоял у конца платформы и внимательно читал газету, но при этом из-за газеты поглядывал на проходящих.

Появилась наша дама. Воистину, она была американо-грузинской мечтой. Этакая копия Орловой и Мерилин Монро одновременно. Носильщик чинно вез на тележке ее чемодан. Она мельком огляделась, ища взглядом меня. Этой ошибки было достаточно, чтобы он засек ее и двинулся вслед.

Я приблизился к нему сзади и, будто споткнувшись, чуть толкнул его, успев уколоть булавкой (из Лаборатории Х). Извинился, прошел мимо.