Блондинка в бетоне - Майкл Коннелли

– Что бы он вам ни наговорил, – взвешивая каждое слово, сказала она, – я уверена, что это было сделано для того, чтобы выставить его в наилучшем свете. Если вы собираетесь предать это гласности, я буду начеку.

– Я не собираюсь ничего предавать гласности… если только вы отдадите мне записку. Скрывать улику – уже само по себе преступление. Впрочем, не мне вам об этом говорить.

– Что бы там Эдгар ни наговорил вам о записке, это ложь. Я не сказала ему ни…

– О записке и он мне ничего не говорил. В этом не было необходимости. Я сам все вычислил. Вы позвонили ему в понедельник, после того как было найдено тело, только потому, что уже знали об этом и знали, что оно связано с Кукольником. Сначала я никак не мог понять, откуда вы это узнали, а потом понял. Мы получили записку, но до следующего дня это оставалось тайной. Бреммер был единственным, кто об этом узнал, но в его статье сказано, что на тот момент с вами не удалось связаться. Думаю, потому, что вы уехали на встречу с Эдгаром. Он сказал, что вы звонили в тот день и спрашивали насчет тела. Вы спросили, есть ли у нас записка. Все это произошло из-за того, что у вас самой есть записка, адвокат. И мне нужно ее увидеть. Если она отличается от той, которая у нас уже есть, это будет полезно.

Посмотрев на часы, она поспешно закурила другую сигарету.

– Я могу получить ордер, – сказал он.

Она неестественно засмеялась.

– Хотела бы я посмотреть, как вы его получите! Хотела бы я увидеть в этом городе судью, который подпишет ордер, позволяющий ЛАПД обыскать мой дом, когда в газетах каждый день пишут об этом деле. Судьи тоже не чужды политики, детектив, поэтому никто не подпишет такой ордер, чтобы потом не оказаться в неприятном положении.

– Вообще-то я думал о вашей конторе. Но все равно спасибо – вы хотя бы сообщили мне, где она находится.

На долю секунды ее лицо вновь исказилось. Она допустила промашку, и это, пожалуй, потрясло ее больше всего. Затянувшись пару раз, она ткнула сигарету в песок. Томми Фарауэй сильно обрадуется, когда ее найдет.

– Через минуту нам надо быть на месте. Детектив, я ничего не знаю ни о какой записке. Вам понятно? Абсолютно ничего. Нет никакой записки. Если вы собираетесь в связи с этим устроить мне какие-то неприятности, тем хуже для вас.

– Белку я ничего не говорил и не собираюсь. Мне просто нужна записка. Это не имеет ничего общего со слушаниями.

– Легко говорить об…

– Легко говорить об этом, не прочитав записку? Вы опять ошиблись, адвокат. Старайтесь лучше себя контролировать.

Игнорируя его, она продолжала говорить совсем о другом.

– И еще – если вы считаете, что мое… гм, сотрудничество с Эдгаром является основанием для ходатайства о неправильном судебном разбирательстве или для жалобы на неправомерное поведение, то вы глубоко ошибаетесь. Эдгар согласился на него совершенно добровольно. Собственно, он сам его и предложил. Если вы подадите такую жалобу, я подам на вас иск за клевету, а сделав это, повсюду разошлю пресс-релизы.

Босх сильно сомневался в том, что инициатором сделки был именно Эдгар, но никак не прореагировал на ее слова. Одарив его на прощание пустым взглядом убийцы, Чандлер открыла дверь и исчезла за ней.

Босх докурил свою сигарету, надеясь, что это представление хотя бы немного выбьет ее из колеи на время заключительного выступления. Но больше всего он радовался тому, что получил хотя бы косвенное подтверждение своей теории. Последователь Кукольника действительно посылал ей записку.

Когда Чандлер подошла к трибуне, в зале воцарилось то напряженное молчание, которое обычно бывает перед самым оглашением вердикта. Вероятно, это было связано с тем, что для большинства присутствующих исход был заранее предрешен, и выступление Чандлер должно было стать чем-то вроде «удара милосердия» – завершающего, смертельного удара.

Чандлер начала с выражения формальной благодарности присяжным за их терпение и внимание. По ее словам, она не сомневалась в том, что они вынесут справедливый вердикт.

На тех судебных заседаниях, где Босх присутствовал как свидетель, подобные вещи говорили присяжным оба адвоката, и он всегда считал, что это полная ерунда. В большинстве своем присяжные просто отлынивали здесь от работы. Но, оказавшись на процессе, где обсуждались вещи либо чересчур сложные, либо неприятные, либо слишком скучные, присяжные попросту старались не заснуть до перерыва, когда можно будет поддержать себя сахаром, кофеином или никотином.

После дежурных фраз Чандлер быстро перешла к сути дела.

– Вспомните, – говорила она, – как в понедельник я стояла перед вами и говорила о дорожной карте. Я говорила вам о том, что собираюсь доказать, о том, что мне нужно доказать, и о том, что теперь вы будете решать, удалось ли мне это сделать. Думаю, оценив данные на этой неделе показания, вы придете к выводу, что мне это удалось.

Кстати, о сомнениях. Судья еще даст вам соответствующие инструкции, но мне хотелось бы еще раз напомнить вам, что это гражданское дело, не уголовное. Это не похоже на то, что показывают вам в кино или по телевидению, с Перри Мейсоном и другими. Это гражданский процесс, и для того, чтобы решить дело в пользу истца, требуется лишь перевес доказательств. Что это означает? Это означает, что доказательства в пользу истца должны перевешивать доказательства против него. Составлять большинство. Даже простое большинство – всего пятьдесят процентов плюс единица.

Она затратила на эту тему много времени, так как речь шла о победе или поражении в данном процессе. Двенадцать человек, совершенно не разбирающиеся в юриспруденции (что гарантировалось самим принципом отбора присяжных), нужно было избавить от внушенных прессой представлений о том, что исход дела решают обоснованные сомнения или отсутствие каких бы то ни было сомнений. Это верно в отношении уголовных дел, а здесь слушается дело гражданское. В гражданском судопроизводстве защита утрачивает то преимущество, которое она имеет в уголовных делах.

– Представьте себе это в виде весов. Весов правосудия. И каждое доказательство или свидетельство обладает определенным весом, зависящим от того значения, которое вы ему придаете. На одной чаше весов доводы истца, на другой – ответчика. Думаю, что, когда вы удалитесь в совещательную комнату и тщательно взвесите все доказательства по данному делу, то весы, без сомнения, склонятся в пользу истца. Если вы решите, что это так, вы решите дело в пользу миссис Черч.

Босх понимал, что теперь ей предстоит самая тонкая работа, поскольку истец предъявлял, по сути, два иска, надеясь выиграть хотя бы один из них. Первый сводился к тому, что, даже если Норман Черч и был Кукольником, чудовищным серийным убийцей, действия Босха все равно оставались отвратительными и непростительными. Второй тезис, обещавший особенно крупный размер выплат в том случае, если бы присяжные на него купились, заключался в том, что Норман Черч был невиновен и что Босх хладнокровно его убил, лишив семью любящего отца и мужа.