Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

неизбежной и обязательной утраты: «Любо, братцы любо…» — и снова взвился своим «А-а-а-а-а» нескончаемым и неизбывным живым, стегающим, летающим на толпой голосом Васька Жилин, совсем молодой парень из механиков, и тоже смолкшим вместе со всеми дойдя до тихого задумчивого «эха».

Несколько секунд зал молчал, как от неожиданного удара. А потом взорвался. Все встали с мест, хлопали, что-то кричали, свистели.

Леон посмотрел краем глаза на Ольгу, та бестолково хлопала глазами и пыталась уловить, как и кто реагирует. Постепенно пятна с её шеи исчезли, и она, как бы извиняясь, или делая вид, что так и надо, незаметно толкнула Леона в бок и спросила, пытаясь сквозь шум криков и аплодисменты говорить так, чтобы Леон её расслышал: «А на сколько голосов они пели?»

— А какое это имеет значение? Ну, если тебе так это важно для отчета, напиши: «на шестнадцать. Нет, на семнадцать. Гармонист тоже пел.

Ольга, улавливая плохо скрываемую иронию, надулась и больше с Леоном в тот вечер не разговаривала. Да и некогда ей было. Со своего места она то и дело ловила бросаемые в её сторону одобрительные кивки, знаки руками, поднятые вверх большие пальцы и шутливые укоризненные покачивания головой: «Как же это ты, голубушка, сумела такое в тайне держать!»

Это был триумф.

Последнюю в этом концерте песню «Не для меня….» зал дружно мычал, кое-кто иногда угадывая слова, подпевал, кое-кто просто пристанывал, изнемогая от невыразимости сопереживания и сопричастности, своей личной, вполне возможной сопричастности тому, о чём стонала и жестко усмехалась песня. Песня, выворачивающая душу наизнанку, откидывая, хотя бы на время, всякую идеологическую бредь про белых и про красных, облеплявшую сердце и голову сегодняшних военных мужиков притерпевшихся к рутине обыденности.

На приёме в приватном кругу после концерта Ларик оказался в самом центре внимания. Наверное он никогда ещё не получал столько одобрительных шлепков по спине, барственных похлопываний и дружеских рукопожатий. Даже автобус пришлось немного задержать, пока все важные персоны засвидетельствовали свой восторг и признательность. Ларик, как пацан, хапал этот успех, купался в облаке признания и хвалебных речей. Леон вернул его на грешную землю, шепнув, что мужики в автобусе уже замерзли. Для согрева ничего с собой не прихватили из скромности. Но один толковый, и уже давно знакомый полковник N-ской части, исправил эту оплошность, и Ларику с собой дали пару огромных коробок, которые ординарец полковника помог дотащить до «курганца», практически неотапливаемого и с плохо закрывающимися дверями. Это несколько поправило дело. Никто не простыл, по крайней мере.

Глава 11. Первый успех

Домой Ларик вернулся загадочным и с таким выражением лица, что бабушки сначала поставили перед ним сковородку любимой жареной картошки, криночку холодного молока и глазунью из пятка яиц, и только когда он это всё благополучно умял, приступили к осторожным расспросам. Настя настороженно прислушивалась к происходящему в кухне из своей комнатки, не желая мешать семейному разговору. Кто его знает, как они там выступили? И Леон, и Ларик с тревогой ожидали первого выступления — не каждый день, официально признанные антисоветскими элементами, казаки уральские, пусть и в полубутафорском виде, выступить на сцене решаться. Правда прошел по всем экранам, прогремел своей пронзительной историей жизни и любви человека разорванного судьбой надвое, распятого на кресте верности присяги и народу русскому, фильм Герасимова «Тихий Дон». Так то — Москва, Герасимов, Шолохов. А то тут… в краю заводов, колхозов и тыловых оплотов власти. Казачьи песни о вольности, о верности, о мужестве русских людей… Но совсем особых русских людей. Казачества.

Долгими вечерами Леон и Ларик сидели над текстами, убирая всё, что могло всколыхнуть не в меру ретивое службистское рвение некоторых идеологов и цензоров. Их везде было немало.

— А-а! Семи смертям не бывать — одной не миновать! — заключил Леон окончательно после генеральной репетиции. — Пойдёт!

— Да поедет, Леон! Чтобы мне с бабой год не спать, как ты говоришь!..

«На его месте я бы даже и не помышлял о бабах, когда такая рядом светится вся, как лучик света. Не любит он её. Вот гадство! Ну почему так-то почти всегда?! А может… Да нет, прав он, старый я хрен уже для неё», — лицо Леона скривилось в серую вялую маску.

Успех хора в замечательном клубе друзей-воинов был оглушительным и ошеломляющим. Удалось! Удалось донести русский дух, самоотверженность и русскую тоску военных мужиков, оторванных службой от дома, от жен, от тишины и благости спокойного мирного времени. Всё было понято и принято. Аплодисменты несколько минут не отпускали «казаков» со сцены.

И понеслось…

Сразу такая «волна» пошла, что если даже и были недовольные чем-то или сомневающиеся, их бы этой волной смыло. И пока Ларик уминал ужин, поставленный бабушками, важными дядьками в машинах с госзнаками на бамперах, а потом и в коридорах власть имущих, на счёт будущего Ларикова хора уже начали строиться весьма и весьма солидные планы. Потом у Ольги Павловны Синицыной телефон будет разрываться от телефонных звонков по специальным линиям связи несколько дней кряду.

— Ну, так что? Расскажи уж. Видим, что как кот, объевшийся сметаны, доволен, — Марфа, улыбаясь, поставила перед внуком большой, любимый им старинный фаянсовый бокал с чаем, — Настюшка, иди сюда, послушаем.

Настя, накинув на плечи старенькую шалёшку, которую для тепла ей выделила Марфа, что-то её морозило сегодня целый день, вышла в кухню и присела с краю за стол.

— Ну,… всё! На бис! Понимаете? На бис! Нас минут пять не отпускали со сцены. Всё! Теперь нас не заткнешь. Мы теперь…

— Ты подожди, Ларик. А там начальство-то было?

— Да этого начальства там было… как селёдок в бочке. Одно начальство почти и было.

— Военное всё?

— Да нет. Эти — само собой. Из города были. Не генералы, но… тоже с ординарцами, в общем. Леон сказал, что из обкома были. Вот что главное. И они хлопали. Понимаете? Они хлопали! Леон сказал, что экзамен мы выдержали, теперь работы впереди… ух, даже дух захватывает… Понимаете? Я сделаю хор. Такой, что небо зашатается, всем жарко станет…

— Ты, Финист, не больно-то хвост распушай. Его и прищемить могут.

— Да кому мой хвост, бабуля, нужен, прищемлять его. Главное — песни понравились. А мы ж и десятой части… да какое там… сотой части этого богатства не подняли. Да вы что такие грустные-то? Не рады, что ли, за меня? Эй, Настюха? Ты что?

— Да нет, я очень рада. Правда, рада. Голова сегодня болит просто.

— Так что вы ей травы-то своей