Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

делает глубокий вдох и опускается перед Куинс на колени. Он берет ее трясущиеся руки в свои, смотрит ей в глаза и говорит:

– Ты бы предпочла вместо этого пожертвовать всей своей семьей и друзьями? Возможно, существует способ это сделать.

Все замирают. Его слова звучат как угроза, хотя он просто предлагает. Бронка не знает, как у Манхэттена получается наводить такой ужас столь тихим заявлением, но, возможно, дело в том, что он произносит его с состраданием во взгляде, а не с холодом. Холод вызвал бы возмущение и отвращение. А сострадание не дает списать слова на злобу говорящего, отчего на душе становится лишь хуже.

Падмини долго, напряженно смотрит на него. Затем ее дрожь постепенно унимается. Она закрывает глаза и делает глубокий вдох. Манхэттен не шевелится, не давит на нее. Бронка, наверное, выбрала бы иной подход… и он, скорее всего, оказался бы неправильным. Отчего-то Падмини вызывает в Бронке те же чувства, что она испытывает к Венеце – будто эта девушка на самом деле младше, чем кажется, как приемная дочь, которую нужно защищать. Но это не так. Падмини – это Куинс, где живут беженцы, спасшиеся от всевозможных ужасов; «синие воротнички», пашущие до изнеможения; и лишние дочери, чьи жизни отданы в залог ради будущего всей семьи. Она знает все о сложном выборе и неизбежных жертвах – и Манхэттен своим вопросом, каким бы жестоким он ни казался, обратился как раз к этому знанию.

Наконец, подобно тому, как вечернее небо темнеет по мере приближения ночи, Куинс принимает неизбежное. Она не стушевалась, но вид у нее становится очень печальный. Падмини поджимает губы.

– Конечно, нет, – говорит она Манхэттену. – Меня просто зло берет из-за этого, только и всего. – Она убирает свои руки от рук Мэнни… но затем кивает ему, признавая его правоту. – Мир, может быть, и ужасен, но нам это не обязательно должно нравиться.

К удивлению Бронки, Манхэттен улыбается ее словам, но тоже печально.

– Вот именно, – говорит он. Затем встает, подходит к маленькому окну, выходящему в главную галерею, и останавливается там спиной к ним.

Бронка испускает долгий, тяжелый вздох. Ей тоже было непросто с этим смириться, когда она все узнала. И все же.

– Таков закон природы, – говорит она. – Многие погибают, чтобы другие могли жить. А раз мы остались в живых, то должны поблагодарить исчезнувшие миры за тот вклад, что они внесли в наше выживание, – и ради них, а также ради людей нашего собственного мира, мы обязаны бороться изо всех сил.

Куинс и Венеца недоуменно смотрят на нее. Да, городским эти тонкости неведомы; Бронка сама хорошо понимает девушек, потому что тоже родилась и выросла в городе. Ей пришлось усвоить этот урок довольно поздно в жизни. Однажды Крис, невзирая на ее яростные возражения, взял Бронку на охоту. И хотя ружье, из которого застрелили оленя, держала не она, Крис и другая охотница из местного племени заставили Бронку помочь им разделывать тушу. Они говорили, что люди должны знать, откуда берется их пища, и понимать, что не одна, а множество смертей помогли им выжить. Поэтому было крайне важно, чтобы Бронка использовала каждую часть убитой туши и не отнимала больше жизней, чем нужно. Убивать, придерживаясь таких правил, означало чтить природу. Убивать по любой другой причине было чудовищно.

Бронка замечает, что Манхэттен это понимает. Как и Бруклин, которая, вероятно, повидала на своем веку много дурного. Как и, наверное, аватар Нью-Йорка, спящий мирным, зачарованным сном. Кажется, Нью-Йорк просто обязан понимать такие вещи.

Вскоре Манхэттен делает глубокий вдох и снова поворачивается к ним.

– Итак, каков наш следующий шаг? – спрашивает он. – Вы, кажется, лучше нас понимаете, как все это работает.

– Теперь нам нужно найти Статен-Айленд.

– Есть проблема, – говорит Бруклин. Она зачем-то поднимает свой телефон. – Я привлекла к поискам своих людей – тех, которые не пытаются выяснить, какая скотина украла мой дом, – и они не нашли в социальных сетях ни одной странности, за которую мы могли бы зацепиться.

Теперь уже Бронка приходит в замешательство.

– Странность, за которую можно зацепиться?..

Они объясняют ей, как искали друг друга, и Бронка окончательно прощает всех за то, что они не нашли ее раньше. На ее вкус, их подход слишком беспорядочен. И самое главное, что он не работает в случае со Статен-Айлендом, чего Бронка, в общем-то, ожидала. Статен-Айленд делает все по-своему.

Некоторое время они обсуждают, как поступить, пока наконец Бруклин не вздыхает и не трет глаза.

– Послушайте, нас уже достаточно много, чтобы просто поехать туда, взять напрокат несколько «Зипкаров» и колесить по городу, пока не сработает наш городской радар. Больше мне ничего в голову не приходит…

– Я не умею водить машину, – говорит Куинс. – Простите.

Венеца наклоняется к ней.

– Я сама только в прошлом году научилась. Солидарность, детка.

– …и-и-и, возможно, нам все равно стоит сосредоточиться на поисках главного аватара, – заключает Бруклин. – Как бы там ни было, он, похоже, более важная шишка. Мы все хотя бы не спим и сможем защитить себя, если те белые твари или Женщина в Белом найдут нас. Статен-Айленд, наверное, тоже может постоять за себя, раз остров до сих пор не превратился в кратер.

– Но сражаться в одиночку сложнее, – с обеспокоенным видом говорит Куинс. – И страшнее, потому что ты вообще не понимаешь, что происходит.

– Мы отыщем ее, как только сможем, – говорит Манхэттен. – Но если существует способ найти главного… – Он смотрит на Бронку, как бы ставя в конце предложения вопросительный знак.

– Возможно, – говорит Бронка. – Как я уже говорила, этот способ может не сработать без пятого боро. Но, если хочешь, можем попробовать прямо сейчас.

– Хочу, – говорит Манхэттен. Остальные двое, похоже, не так уверены в своем желании, но они хотя бы выглядят заинтересованными.

– Эм-м, мне уйти? – спрашивает Венеца, хмуро глядя на Бронку. – Все становится слишком странным, когда вы начинаете, э-э-э, вытворять всякие странности.

– Ничего опасного мы вытворять не будем, но решать тебе, – говорит Бронка. Обращаясь к остальным, она прибавляет: – Начинайте делать то, что обычно делаете, когда попадаете в то, другое измерение. Медитируйте, молитесь, пойте – что угодно.

– Я делаю вычисления в уме, – говорит Куинс. Вид у нее смущенный. – Я еще в старшей школе никогда не получала по математике меньше ста баллов. Глупые дети смеялись надо мной из-за этого. Называли меня «королевой математики», будто мне должно быть из-за этого обидно. Да я, блин, богиня в математике… – Она краснеет, очевидно поняв, что отвлеклась. – В общем, когда я, э-э-э, взаимодействую с той другой частью себя, я делаю расчеты в уме.

– Чем бы дитя ни тешилось, – говорит Бронка.

Бруклин задумчиво кивает, затем замолкает. Через мгновение она начинает что-то тихо бормотать себе под нос и сосредоточенно покачивать головой в такт какому-то внутреннему ритму.

Только Манхэттен, похоже, обеспокоен.

– У меня никогда не получалось попасть туда нарочно, – говорит он. – Это просто происходит, когда я, э-э, чувствую себя ньюйоркцем.

– И когда ты думаешь о нем, – говорит Бруклин, прерывая свой фристайл, или что она там делает.

Манхэттен хлопает глазами, затем серьезнеет.

– Хм. Ну да.

Бронка медленно качает головой:

– Ты же сказал, что ты вроде как его телохранитель. Если он – твоя фишка, то и действуй исходя из этого.

– Да, хорошо. – Он вздыхает и чешет в затылке. Затем уже тише прибавляет: – Понять бы еще, что это значит.

Бронка пожимает плечами, затем предлагает свое обычное решение для таких неловких ситуаций:

– Это значит, что, как только он проснется, ты пригласишь его на чашечку кофе. А потом, как и все простые смертные, будешь надеяться, что все сложится.

Манхэттен моргает, а затем чуть усмехается и расслабляется – видимо, от того, что Бронка назвала вещи своими именами, ему стало лучше. Наверное, к нему часто прыгают в постель, с такой-то мордашкой, но как наладить настоящие отношения, он, скорее всего, не знает. А еще ее ни капли не удивляет, что у воплощения Манхэттена тоже двойная душа. Бронка негромко фыркает при этой мысли. Все-таки