Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

на фотографии? В чем бы ни было дело, складывается впечатление, будто Статен-Айленд находится на много миль дальше от Манхэттена, чем в жизни.

Бронка случайно нажимает на кнопку на телефоне Конга, и изображение съезжает в сторону, позволяя ей увидеть, что оно взято из ветки какого-то обсуждения в соцсети. Почти все сообщения написаны на китайском, но есть и несколько английских постов. «СНОВА ТЕРРИЗМ?!» – истерит какой-то малограмотный паникер.

Конг забирает у нее телефон.

– Такого раньше никогда не случалось, – говорит он, в основном обращаясь к Паулу, но все же обводя тяжелым взглядом всех остальных. – Мир городов – это мир городов. Мир людей – это мир людей. Они находятся в разных вселенных, и обычно мы – единственный мост между ними. Однако эта фотография отражает то, что один из боро этого города активно пытается отстраниться от остальных в мире городов. А обитатели мира людей заметили это.

Паулу поднялся на ноги, хотя для этого ему и понадобилась помощь Венецы. (Бронка замечает, что он краснеет, кивает ей и негромко произносит на португальском что-то вроде: «Спасибо, что сообразила про бригадейро». Бронка вместо этого отчетливо слышит: «Эй, красивая, поехали кататься».)

– Об этом я вам, старым козлам, и твердил, – резко отвечает Паулу. Его слова слегка искажает почти незаметный акцент. – В этот раз что-то усложняет послеродовой период, и дело не только в том, что город не завершил свое созревание. Пересечения измерений нестабильны. Враг слишком активен и действует так, как никогда прежде…

– Да, да. – Конг отмахивается от него и переключает внимание на Манхэттена, видимо решив, что тот – главный в их группе. Наверное, потому что он среди них единственный мужчина. – Я видел, как ты и твои товарищи пытались синхронизироваться с главным аватаром. Вы его нашли?

Манхэттен качает головой:

– Нет. Мы увидели его, но…

Тогда Бронка делает резкий вдох, вспоминая, что она случайно заметила во время их… скажем так, «сеанса».

– Та мозаика, выложенная плиткой, – говорит она. – Я знаю эту чертову плитку. – Затем Бронка поворачивается и идет к выходу из конференц-зала. Остальные сначала не шевелятся, а затем она слышит, как они, спотыкаясь и шаркая ногами, спешат за ней.

Центр уже закрыт на ночь. Придя в кабинет, Бронка находит на мониторе своего компьютера записку от Ицзин – а ведь та знает, что Бронка включает эту адскую машину лишь тогда, когда приходится. Записка гласит: «Нам уже пожертвовали 600 тысяч!!». Бронка какое-то время таращится на цифру, силясь ее осмыслить, а затем откладывает записку в сторону, чтобы сосредоточиться на чем-то более объяснимом. Например, на том, как выследить живое воплощение Нью-Йорка по подсказкам, которые она увидела во сне.

Пока компьютер бесконечно долго грузится, она подходит к одному из книжных шкафов и достает большую книгу с фотографиями под названием «Век стиля бозар». И к тому времени, когда все набиваются в ее кабинет, чтобы попытаться выяснить, что же выяснила она, Бронка уже нашла, что искала.

– Вот. Вот оно! – Она хлопает рукой по одной из фотографий в книге, затем разворачивает ее к остальным. Изображение полноцветное, высокого качества, и на нем изображена комната с красивым сводчатым потолком, который выложен плиткой, похожей на декоративные золотые кирпичи.

Манхэттен наклоняется, чтобы рассмотреть фото, и стискивает зубы.

– Стиль тот. А место – нет.

– Да уж, сомневаюсь, что наш главный спит в устричном баре Центрального вокзала, – растягивая слова, произносит Бруклин. Впрочем, она хмурится. – Но у меня такое чувство, что я видела подобную плитку в других местах.

– Так и есть, – просияв, говорит Бронка, – потому что раньше, до того, как люди с напрочь атрофированным чувством вкуса начали заменять всю красоту в городе дешевой дрянью, эта архитектурная форма была одной из самых известных в мире. А центр этого направления искусства находился в Нью-Йорке. Это – плитка Гуаставино. Сейчас так уже не строят, но в те времена подобные арки делали огнеупорными и самонесущими. Они идеально подходят городу, который наполовину находится под землей и битком набит легковоспламеняющимся мусором. – Бронка стучит пальцем по потолку на фото. – В городе осталось лишь несколько примеров такой плитки. Так что…

– О-о-о, да, поняла, – говорит Венеца, садясь за стол Бронки и подтягивая к себе клавиатуру. Бронка видит, как она набирает «плитка Гуаставино» и «Манхэттен».

Манхэттен тем временем листает книгу.

– Здесь сказано, что своды Гуаставино делались в старых доходных домах, – обеспокоенно говорит он. – Теперь эти здания заброшены… – Он замолкает. Бронка видит, как его глаза расширяются. Затем он поворачивает книгу, причем так быстро, что сшибает со стола стакан с ручками. – Вот, – сдавленным голосом говорит он, тыча в книгу. – Вот оно.

Бруклин смотрит и усмехается.

– Боже мой. Ну конечно.

Венеца тоже смотрит, затем расплывается в улыбке и поворачивает к ним монитор, чтобы все могли посмотреть на веб-страницу, которую она только что открыла: «Выведенная из эксплуатации станция метро или архитектурная жемчужина нашего города» – гласит заголовок. Это то же самое место, которое Манхэттен нашел в книге Бронки.

– Старая станция метро «Сити-холл».

– Значит, он там, – бормочет Манхэттен. Он облокачивается на стол и с облегчением вздыхает. – Мы можем пойти и найти его. Наконец-то.

– Туда не так-то просто добраться, – предупреждает Бруклин. – Станция не работает и бо́льшую часть времени закрыта для посетителей. Попасть туда можно лишь одним способом – если ты, конечно, не хочешь тайком пробираться по рельсам, рискуя попасть под поезд, убиться током или быть арестованным. Нужно заказать экскурсию в Музее транспорта, но их проводят раз в сто лет. Впрочем, я, кажется, знаю, кого можно попросить об услуге. – Она тянется к телефону.

– Разве шестой поезд не заезжает туда, когда идет на кольцо? – спрашивает Венеца. – Туристы все время так катаются. И я разок тоже проехалась.

– Можно, но из поезда тебя не выпустят. Он там даже не останавливается.

Пока они разговаривают, Конг подходит, чтобы взглянуть на книгу. Затем он нетерпеливо встряхивает головой и сердито смотрит на них.

– Ладно. Вам нужно добраться туда как можно скорее, даже без пятого боро. Будем надеяться, что сил, которые получит главный аватар, когда поглотит вас четверых, хватит, чтобы он наконец пробудился и защитил город.

Повисает тишина.

Затем Бруклин спрашивает:

– Прошу прощения, что вы сказали?

Глава двенадцатая

Там нет городов

Утром, позавтракав с родителями – и Коналлом, который все это время не смотрел на нее, – Айлин идет на работу. Однако на пороге дома она замирает как вкопанная, с удивлением обнаружив, что бо́льшую часть ее двора занимает белая колонна шириной футов в двадцать.

Понять, что это за колонна, невозможно. Она просто большая и гладкая, лишенная каких-либо отличительных черт, цилиндрическая и белая, торчащая из земли и скрывающаяся из виду где-то в небесах. Айлин смотрит на нее, выпучив глаза, и пытается осознать, как кто-то смог возвести в ее дворе нечто столь огромное, да так, что ни она этого не заметила, ни ее домашние ничего об этом не сказали. Да еще столь быстро! Ведь еще прошлой ночью здесь ничего не было! Затем Айлин замечает, что видит сквозь колонну проходящую мимо стайку канадских казарок… и понимает, в чем дело. Ну, почти.

Колонна, похоже, явилась оттуда же, откуда ростки и женщина, что всегда одевается в белое, – то есть Не Отсюда. И, как и в случае с ростками, никто, кроме Айлин, колонну не замечает – поэтому ее отец, проходя мимо нее и направляясь к своей машине, машет дочери и ни слова не говорит о колоссальном сооружении, которое теперь отбрасывает тень на весь дом. Айлин уверена, что и ее мать ничего не заметит. Лишь Айлин знает, что колонна здесь.

Их дом стоит на невысоком холме, откуда хорошо видно окрестности, поэтому, ступив на проезд, Айлин замечает на горизонте еще одну такую же колонну. Примерно рядом с Фрешкиллс-парком.

У Айлин есть автомобиль – подержанный гибридный «Форд», который она купила несколько лет назад. Ее отец терпеть не может эту машину – он считает, что только либералы заботятся об экологии. Однако, поскольку машина «хотя бы американская», он смирился с выбором дочери и даже