Тобол. Много званых - Алексей Иванов

Для своего лихого воинства Чередов имел на Воеводском дворе большое Драгунское подворье. Внутри своего общества служилые жили бесстыжей вольницей: сами выбирали десятников, есаулов и сотников, сами вершили суд и никого в свои дела не допускали. С крыльца губернаторского дома Матвей Петрович не раз слышал матерный рёв яростных драк на Драгунском подворье, пьяное пенье или вопли тех, кого там наказывали кнутом.

На пограничных реках, конечно, были и казаки – тобольские, ишимские, енисейские, ленские, амурские. Но к своему сословию казаки приписывались навечно и кормились от земли, а не от воеводы. Сторожевую службу держава оплачивала им свободой от казённого тягла. Казаками тобольского разряда командовал полковник Афанасий Матигоров. Ещё при воеводе Черкасском он занял бывшую избу Пехотского приказа возле Драгунского подворья, однако у Матигорова сроду не бывало таких буйных толп, как у Чередова. Матигоров собирал домовитых годовальщиков, служивших по году в самых глухих и дальних острогах Сибири, и годовальщики целовали крест, что не будут пить хмельного, буянить и воровать друг у друга.

К Чередову Матвей Петрович взял с собой только Дитмера. У служилых, этих бешенцев, всякое может случиться, и лишние свидетели не нужны. Гагарин и Дитмер миновали избу Пехотского приказа и старую часовню, где клялись годовальщики. Драгунское подворье огораживал высокий заплот, под которым торчал пожухлый осенний бурьян. По мосткам через лужи Гагарин и Дитмер подошли к раскрытым воротам. Караульный щёлкал кедровые орешки; при виде губернатора он нехотя стащил шапку.

По истоптанному двору бродили козы. У амбаров стояли гружёные телеги, служилые стаскивали с них мешки. Парень в одной рубахе точил наждаком саблю и пробовал остроту на перекладине коновязи. В конюшне стучал молоток – там ковали лошадь. На земляном бугре зелейного погреба сидел сторож, зевал и крестил рот. Под навесом в сене спали какие-то люди. К перекладине вкопанного столба был привязан полуголый мужик; спина его до крови была исполосована плетью; он висел на руках, потеряв сознание.

В драгунской избе царила та грубая, грязноватая, мужская простота, какая бывает на зимовьях, а не в жилом доме или казённой палате. Дитмер брезгливо посмотрел на денщика, храпевшего в сенях на лавке. Полковник Васька Чередов и сотник Емельян в шапках сидели за столом и играли засаленными картами. На столе стояли деревянные кружки, бутыль с брагой и блюдо с объедками; на полу валялись рыбьи кости.

– А по сусалам тебе? – шлёпая картами, азартно спрашивал Чередов у Емельяна. – А в квашню? А под хвост? А почесаться?

На Гагарина служилые не обратили внимания. Матвей Петрович присел на лавку, Дитмер остался стоять.

– Кого это у тебя на дворе плетью уложили, Васька? – спросил Гагарин.

– Недоимки взыскивали, – небрежно пояснил Чередов.

– Полковник, к вам пришёл губернатор, – спокойно сообщил Дитмер.

– Пришёл – будь здрав, – собирая карты, насмешливо ответил Чередов. – Уходит – прощевай.

Никакие воеводы в Сибири ничего не могли поделать со служилыми. Все служилые всегда распоясывались. Воевода Хилков пытался перелицевать их в рейтаров по немецкому образцу – не вышло; воевода Годунов тоже что-то пробовал – и у него не вышло. Матвей Петрович поначалу дал острастку Чередову: дескать, царю нужны воины, а не опричники-лиходеи; Чередов лениво переименовал свои сотни в шквадроны и этим ограничился.

– Я смотрю, Васька, твой полк больше на разбойную ватагу похож, – мрачно сказал Матвей Петрович. – А ты в ней атаман Кудеяр.

– Слушай, князь, – разваливаясь на лавке, благодушно ответил Чередов, – мы и себя кормим, и тебя кормим. Ты в наш порядок не лезь. Прикажешь – исполним, а как живём – не твоя забота.

– Из мужиков масло давишь?

– На то он и мужик, – хмыкнул сотник Емельян.

– Да ты мужика не бойся, – покровительственно посоветовал Чередов. – Может, рылом-то мы не семёновцы, но зато надёжные.

– Доносы на вашу хищность охапками несут.

– А ты их в печь. Мужика я сам в кулак зажму. Верь мне.

– Давно что-то я тебя трезвым на коне не видел, чтобы верить, Вася.

Чередов озлобленно зашевелил нечёсаной бородой.

– Матвей Петрович, я тебе издалека скажу, – распрямляясь, он взял тяжёлую бутыль за горло и твёрдо налил себе в кружку браги. – Вся Сибирь знает, как после твоего воеводства за Енисеем служба бунтовала.

Васька Чередов смотрел Гагарину прямо в глаза, но Матвей Петрович не отводил взгляд. Да, хорошо они повоеводили с братом Иваном в Иркутске, а потом он и сам хозяйничал в Нерчинске. И убраться успел вовремя – с добычей и добрым именем. А следующим тамошним воеводам достался бунт: пожар недовольства, разожжённый Гагариными, вырвался из народа через год. В Иркутске, Илимске, Братске, Якутске и Енисейске служилые и казаки захватывали остроги, сажали воевод в подклеты на цепь или бросали в лодку и отправляли по реке без вёсел. Бунтовщики уговаривались бежать в благодатные долины Абакана. Начальству еле удалось загасить мятеж. Но напрасно Васька Чередов напомнил о том Матвею Петровичу. Аукнется.

– Я тебе божье слово даю, что у меня такого не будет, – надменно сказал Чередов. – Но ты меня уважай, Матвей Петрович.

Матвей Петрович Ваську Чередова не уважал, однако бунта служилых приходилось бояться. В Тобольске каждый второй мужик либо служит, либо служил, либо отец, сын, брат, сват или приятель служилого. Нельзя взять и свернуть шею этой наглой вольнице. Но Матвей Петрович был уверен, что непременно придумает, как подчинить себе свою воинскую силу.

– Добро, полковник, – холодно сказал князь. – Потолкуем об интересе.

Сейчас у Матвея Петровича было два главных интереса – те, кто виноват в ранении владыки Филофея: бухарцы Касыма и остяки Певлора.

Вечером у крыльца губернаторского дома Матвея Петровича ожидали сотник Емельян и полтора десятка служилых на конях. Служилые были с саблями и пистолетами. Матвей Петрович влез в двуколку, вожжи взял верный лакей Капитон. Губернатор ехал в Бухарскую слободу Тобольска.

Гордые бухарцы не переняли русских изб и подворий – они и в Сибири хотели жить так, как жили в своей Бухаре. Саманный кирпич не выдерживал северных дождей, и бухарцы строили из брёвен, но на свой азиатский лад. Никаких тебе заплотов, красивых ворот с палатками, резных наличников, причелин и весёлых коньков над самцовыми кровлями. Сплошные глухие бревенчатые стены, обмазанные глиной, – дувалы, два-три волоковых оконца и дощатые полотнища ворот. Русский дом глядел на улицу свысока и с прищуром, а бухарский дом вообще не глядел, повернувшись затылком.

В Бухарской слободе Гагарин и служилые ощутили себя словно в другой стране. Улицы чистые, с канавами-водостоками; никаких рытвин в колеях и сикось-накось мостков через грязные лужи; никакого мусора вроде ворохов затоптанного сена, потерянных поленьев, рваных лаптей или коровьих лепёх. Навстречу попадались мужики в полосатых стёганых чапанах и тюбетейках, бабы в цветастых халатах и шароварах, в платках до пояса и с кисейными занавесками на лицах. В проулке, уронив оглобли, на огромных колёсах стояла арба с кожаным кузовом-люлькой. Сотник Емельян спешился у ворот подворья Ходжи Касыма.