Когда возвращается радуга. Книга 1 - Вероника Горбачева

— …Вы расскажете мне об отце? — помедлив, спросила Ирис.

— Конечно, джаным. Если ты не будешь огорчаться и плакать.

Она порывисто вздохнула.

— Да ведь я его… почти не помню. Я и маму помню смутно. А отец… Мне запретили думать о нём, как об отце. За много лет он ко мне так ни разу не пришёл. Не захотел меня увидеть, не позвал. Иногда мне разрешали играть с детьми Айше, с е г о детьми, но лишь однажды он навестил их при мне, и сразу набежали служанки, меня быстро вытолкнули вон. Кажется, он меня и не заметил. Я не буду плакать, эфенди. Я просто хочу узнать о родителях больше.

Аслан-бей пытливо глянул ей в лицо. Ирис опустила глаза. Слёз и впрямь не было. За много лет она смирилась с тем, что Баязед о ней забыл. Любил ли он, в таком случае, её мать? Или она была для него лишь очередной игрушкой, изысканным цветком из сада Дворца наслаждений, плодом, о котором, пресытившись, не вспоминаешь? Иначе как объяснить, что он так легко поверил, будто только что родившиеся сыновья, здоровенькие и крепкие, в одночасье умерли вместе со здоровой матерью?

…И ни разу не захотел увидеть старшую дочь. Будто и не было больше детей от огненнокудрой Найрият… Только ли змея Айше виновата в его забывчивости?

Вот что разъедало сердечко маленькой девочки, а потом и подрастающей девушки. Помнил бы о ней отец — не пришлось бы ей до десяти лет прозябать на задворках дворца, с вечным надоевшим платком на голове, не смея сверкать рыжей шевелюрой. А потом…

Хотя — может, и не было бы для неё никакого «потом», вдруг отчётливо поняла Ирис. Лишь по счастливой случайности не оказалось её в той кучке детских тел, над которой взвыла простоволосая Айше…

Казалось, от холода, охватившего Ирис, вот-вот заиндевеют книжные полки и корешки увесистых томов.

Что-то мягкое и тёплое легло ей плечи.

Аслан-бей осторожно укутал её покрывалом. Видимо, даже в летнюю ночь становилось свежо, вот и поджидал своего часа на диване неподалёку большой кашемировый плат, тончайший, легчайший, как пух, но согревающий, как жаровня.

— Отпусти прошлое, джаным. Ты уже начала это делать, помнишь? Не останавливайся.

Перехватив суховатую руку табиба, она бережно прикоснулась к ней губами. С почтением и любовью. Если кого-то она и хотела назвать своим отцом, так только его.

Мудрец ласково погладил её по голове.

— Теперь всё хорошо, дитя. Ты больше никогда не будешь одна. И не бойся своего дара: мы будем вместе его изучать. Но не сразу, не сразу…

Вот теперь-то ей захотелось плакать от признательности и счастья. Но, взяв себя в руки, Ирис вопросительно глянула на табиба. О чём он сейчас сказал? Не сразу?

— Дар станет ощутим не раньше, чем через полгода. Полагаю, что он, скорее всего, безобиден и никому не опасен. Твоя мать, как я уже говорил, из рода Риганов; в переводе с ирландского это имя означает «Маленький король», а маленьким народцем в её стране часто называют фей. С малых лет гибка и грациозна, словно рождена для танцев на цветочных лепестках, ты можешь оказаться потомком цветочных фей, и магия твоя будет прекрасна, как и ты сама.

* * *

Они бы, наверное, проговорили до самого утра, но у Ирис то и дело слипались веки. Эфенди, глянув на неё, полуспящую, прихлопнул в ладоши, обозначая завершение беседы.

— Всё, джаным, на сегодня всё! Мы и так, почти как настоящие супруги, прободрствовали полночи; будем считать, что традиции уважены. Но я не настолько молод, чтобы позволять себе такие подвиги, а потому — не будем увлекаться. Пойдём, провожу тебя, как образцовый супруг.

В тёмном саду оглушительно стрекотали цикады. Распевали у невидимого пруда лягушки, донёсся всплеск — наверное, плеснула хвостом по воде рыбина. За шорохами сада почти невозможно было догадаться, что рядом спит громадный белый город. Лишь иногда ветер доносил выстукивания колотушки ночного сторожа и его невнятные подвывания, означающие, должно быть: «Спите, правоверные, всё спокойно!»

— Как хорошо!

Ирис вдохнула полной грудью запах ночной свежести, смешанный с тонким ароматом недавно окошенной, уже привядшей травы, вечноцветущего олеандра и ягод шелковицы, истекающих соком от собственной спелости.

— Я могу приходить сюда… ночью? — робко спросила девушка.

— Конечно. Это т в о й дом, — с нажимом произнёс табиб. И полюбопытствовал: — Но почему именно ночью, дитя моё?

— Наверное, чтобы до конца почувствовать… свободу, — прошептала Ирис. — Нас в гареме запирали на ночь, а мне так хотелось иногда выскочить в сад, побродить, особенно когда по весне пели соловьи, распускались миндаль и померанец, и так хорошо дышится… Мне бы хоть раз, можно?

— Джаным, повторюсь: это т в о й дом. Ты хозяйка, и вольна заходить в любой его уголок, когда пожелаешь, и делать всё, что захочешь, даже на моей половине. Разве что, если ко мне приедут погостить друзья или племянник — тогда держись женского крыла. Никто из гостей даже не подумает туда заглянуть, будь уверена. Но меня редко кто навещает, так что подобные ограничения будут нечасты.

Он проводил молодую супругу до двери опочивальни и, прощаясь, поцеловал в лоб.

— Есть такое поверье: на новом месте обязательно приснится вещий сон. Желаю тебе, дитя мое, увидеть что-то из своего светлого завтра. Доброй ночи. Отдыхай.

…Остывшая постель приятно холодила тело. Ирис с восторгом раскинула руки. Ложе было настолько широким, что с обеих сторон она не могла нащупать края даже кончиками пальцев; не то, что узенькие гаремные тюфячки, которые поутру на весь день укладывались в специальные короба под диванами. В гареме девушки, в сущности, в одном и том же своём уголке дворца и спали, и ели, и обучались, и развлекались…Здесь же — для сна была одна комната, для занятий другая, для того, чтобы поесть — третья, у хозяина помимо спальни и рабочего кабинета была ещё ла-бо-ра-то-ри-я, а наверху — специальная башенка с открытой площадкой для наблюдения за звёздами. Слуги здесь жили по двое в комнатках, а не по десять-пятнадцать, как во флигелях Сераля. И ещё по несколько комнат, как на женской, так и на мужской половине, предназначалось для возможных гостей. Какое богатство!

И, несмотря на то, что эфенди не устаёт повторять, что она теперь — госпожа… ей до сих пор в это не верится! Слишком всё хорошо! Так ожидаешь подвоха: что вот настанет утро — и опять она проснётся от пронзительного голоса Злыдни, и придётся давиться за завтраком надоевшим айраном с зеленью, когда так хочется кусочек хорошо зажаренного барашка…

Кто-то потешно чихнул в темноте. Затряс ушами. Прыгнул на кровать.

По ноге прошлись мохнатые лапки. Засмеявшись, Ирис подхватила Кизилку и прижала к груди. Не будет больше Злыдни. Не будет наказаний, и жалостливых или обидных взглядов, бросаемых на её рыжую стриженную голову. Не будет…

…вечного страха. За себя. За маму Мэг. За подруг. Канут в вечность скорбные воспоминания, отчаянье и одиночество. Теперь у неё есть Дом. Настоящий. Сад, в котором можно танцевать, когда захочешь. Мама Мэг рядом. И… Отец.